Постскриптум - 4

Как же все-таки случилось, что немцы, читавшие Гете и Теодора Фонтане, стали немцами, поверившими Геббельсу и Штрассеру? Остановлюсь лишь на одной стороне их жизни в тридцатые годы.

Виктор Клемперер профессорствовал в Дрезденском университете с 1920 года; в 1933-м, когда Гитлер пришел к власти, ему было пятьдесят три. В академических кругах он был известен несколькими книгами: уже названной «Историей французской литературы» XIX—XX вв. (1925-1932); «Современной французской прозой» (1923); ярким, новым по мыслям сборником статей «Романское своеобразие» (Romanische Sonderart, 1926); исследованием «Новейшая французская поэзия» (1929); монографией «Пьер Корнель» (1931). Помимо книг — множеством научных статей и рецензий, посвященных литературе Франции, Италии («Последние мирные месяцы в Италии», 1915), Испании («Существует ли испанский Ренессанс?», 1927), Германии («Христиан Моргенштерн и символизм», 1928) и других стран («Мировая литература и литература Европы», 1929). В энциклопедии Брокгауза Виктор Клемперер фигурировал в ряду со своим знаменитым братом Георгом, профессором-медиком, и еще более знаменитым кузеном Отто Клемперером, дирижером.

Вскоре после прихода нацистов к власти — в 1933 году — профессора Клемперера приглашает к себе ректор университета и смущенно сообщает, что ему (пока что) разрешено вести семинары, но запрещено задавать студентам вопросы и тем более их экзаменовать (мыслимо ли, чтобы еврей экзаменовал арийцев?). Студентов приходит все меньше (им «не рекомендуют учиться у еврея»); под конец их один-два. Так что в мае 1935 года никто не удивляется, когда Клемперера увольняют на раннюю пенсию (в 55 лет). «Сегодня днем я передал ключи от семинара и от всего здания Венглеру. Я стоял перед дверью семинара, ключ был у меня в кармане, но я не хотел сам открывать. Подошел служитель — знаю его только по виду — он был в форме штурмовика. С подчеркнутой сердечностью он пожал мне руку, потом позвал из соседнего помещения Венглера» — запись от 31 мая 1935 г. (I, 204).

Так В. Клемперер оказался не у дел. В то время публичные экзекуции еще не были приняты. В апреле 1974 года его советского коллегу увольняли с гораздо большим шумом и намеренно театрально: я уже говорил о нескольких заседаниях ученого совета ленин- градского Института им. Герцена, на которых выступали один за другим мои недавние собратья, клеймили меня как антисоветчика и сиониста и громогласно, стараясь перекричать друг друга, восклицали: «Ему здесь не место! Его нельзя подпускать к студентам... Пусть убирается вон!» Однако так было сорок лет спустя, и не в Дрездене, а в Ленинграде.

Дрезденское же увольнение было подготовлено всего за два года нацизма. Вот несколько дневниковых записей, начиная с марта 1933 г.: «Настроение как перед погромом (wie vor einem Pogrom) в глубочайшем средневековье или в глубинах царской России. [...] Мы заложники. [...] В сущности, я испытываю скорее стыд, чем страх. Стыд за Германию. Я ведь и в самом деле всегда ощущал себя немцем. И я всегда воображал, что XX век и центральная Европа — это нечто иное, нежели XIV век и Румыния. Как я ошибся!» — запись от 30 марта 1933 г. (I, 15). Я тоже испытывал стыд за Россию — «скорее стыд, чем страх». Может быть, мой стыд был еще острее: ведь по моему «делу», с требованием «вон!» выступали в институте мои коллега, в Союзе писателей — собратья по литературе, такие, как критик Владимир Орлов, поэт Михаил Дудин, прозаик Глеб Горышин...

Днем позже, 31 марта, Клемперер записывает: «Сегодня дрезденское сообщество студентов объявило, что [...] соприкосновение с евреями оскорбительно для чести немецких студентов. Евреям запрещено входить в студенческое общежитие. [...] В Мюнхене преподавателей-евреев не пустили в здание университета. Призыв и приказ Комитета по бойкоту гласит: «Религия не имеет значения, важна только раса. Если владелец магазина — еврей, а жена — христианка, или наоборот, магазин считается еврейским» — следовательно, он подлежит бойкоту» (I, 16). Бойкот осуществлялся так: «В субботу красные бумажки над лавками: «Признано немецко-христианским предприятием». Между ними — закрытые магазины, перед ними - штурмовики с треугольными щитами: «Кто покупает у еврея, способствует иностранному засилью и разрушает немецкую экономику». Люди потоком шли по Пражской улице и смотрели. Это и был бойкот! Пока что только в субботу, потом перерыв до среды. За исключением банков. Но включая адвокатов и врачей. [...] Сегодня арестованы ректоры Франкфуртского университета и Брауншвейгского Технического училища, руководитель Боннской университетской клиники Канторович, редактор биржевого отдела «Франкфуртской газеты», христианин... Взрыв наступит, но мы, вероятно, заплатим за него жизнью, мы — евреи. Ужасно постановление дрезденского студенческого сообщества: вступать в отношения с евреями противно чести немецких студентов...» (I, 18).

«Объявление на стене Дома студентов (такие же — во всех университетах): «Если еврей пишет по-немецки, он лжет», он имеет право писать только по-еврейски. Еврейские книга по-немецки должны считаться переводом — так должно быть обозначено на титульном листе. Отмечаю только самое мерзкое, только клочья безумия, в которое мы погружены» — запись от 25 апреля 1933 г. (I, 24).

Следуют друг за другом запреты и постановления; Клемперер отмечает каждое из них.

Ноябрь 1933: еврейским студентам предписаны желтые матрикулы (у немецких — коричневые) (I, 66).

Март 1934: запрет евреям защищать диссертации (I, 98).

Июнь 1934: запрет немцам покупать у евреев. «В Фалькенштейне нельзя покупать у еврея? Фалькенштейнцы едут к еврею в Ауэрбах. А ауэрбахцы покупают у фалькенштейнского еврея. За более основательными покупками ездят из мелких городков в Плауэн, где есть большой еврейский магазин. Если люди там встречаются, они не узнают друг друга. Молчаливое соглашение» (I, 110).

Сентябрь 1935: «Нюрнбергские законы — во имя крови и чести». Под страхом тюремного заключения арийцам запрещены браки с евреями и внебрачные сношения с ними. Евреям запрещено нанимать прислугу моложе 45 лет (!).

Апрель 1936: запрет всем чиновникам иметь дело с евреями по какому бы то ни было поводу.

Октябрь 1936: запрет евреям пользоваться читальными залами всех публичных библиотек.

9 октября В. Клемперер записал: «Утром мне в библиотеке осторожно, щадя меня, сообщили, что неарийцы отныне не имеют права пользоваться читальным залом. Мне всё будут давать домой или в зал каталога, но насчет читального зала издан официальный запрет» (I, 34).

Август 1938: закон об именах. Евреи-мужчины обязаны после своего имени добавлять еще одно — Израиль. Клемперер отныне будет называться Виктор-Израиль Клемперер. Еврейки добавляют имя Сарра.

Октябрь 1938: запрет евреям снимать номера в гостиницах.

Ноябрь 1938: согласно распоряжению берлинского полицмейстера от 28 ноября евреям запрещен доступ во все театры, кино- и концертные залы, музеи, на выставки, открытые доклады и лекции, спортивные соревнования, катки, в бассейны — общественные и частные (I, 747).

Декабрь 1938: евреям запрещено брать в библиотеке книги на дом. Евреям запрещено иметь водительские права и, следовательно, водить машину.

Сентябрь 1939: запрет выходить из дома после 8 часов вечера.

Август 1940: запрет (в Дрездене) входить в городские парки и сады. Запрет пользоваться телефоном.

Октябрь 1940: конфискация у евреев швейных и пишущих машинок.

8 мая 1942 года В. Клемперер записал: «Какие у меня рождаются желания? Не бояться каждого звонка! Пишущая машинка. Держать дома рукописи и дневники. Пользоваться библиотекой. Еда. Кино. Автомобиль».

Когда профессора Клемперера в 1935 году уволили из университета, он стал сосредоточенно писать книгу, начатую прежде: историю французской литературы XVIII века. Пенсия оказалась невысокой, секретаря-машинистку он нанять не мог, поэтому, потратив немало усилий, освоил пишущую машинку и стал сам перепечатывать написанное за день. Запрет пользоваться читальным залом городской библиотеки был болезнен, но профессор еще мог брать книги на дом. Запрет пользоваться библиотеками вообще оказался более тяжелым ударом, пришлось оборвать работу над французским XVIII веком и заняться книгой, не требовавшей научной литературы: Клемперер стал писать автобиографию — «Curriculum vitae». В октябре 1940 года у него отобрали пишущую машинку. Его жене, немолодой и больной, было трудно ходить за покупками; В. Клемперер еще в 1936 году занялся вождением: сдал экзамен, преодолев немало препятствий, получил права, купил подержанный автомобиль. Однако в декабре 1938 года по нему ударил новый запрет: евреям нельзя иметь машину, нельзя водить ее. У Клемпереров оставалось последнее утешение — кот Мушель. Но и его запретили держать; пришлось усыпить любимого кота, при этом нарушив закон, требовавший сдать животное городским властям. «Марквальдам тоже пришлось отдать их птичку. Они узнали, что мы умертвили кота, и сочли наш поступок страшно рискованным. Если бы гестапо про это узнало!» (запись от 22 мая 1942 г.).

Последним ударом — одним из последних — оказалось выселение: Клемперерам пришлось перебраться в «еврейский дом», где власти в виде особой милости выделили им две комнаты. На их глазах этот дом постепенно пустел — жителей куда-то «эвакуировали»; оставшиеся стали постепенно осознавать, что их ждет, «...с начала эвакуаций прошлой осенью в Берлине отмечено две тысячи еврейских самоубийств» (запись от 22 мая 1943 г.).

Кажется, что нацистские власти изо всех сил изощрялись, стараясь придумать, какие еще объявить запреты, как еще унизить евреев морально или придушить их физически. Уже все запрещено? Нет, еще не все. В. Клемперер отмечает новые и новые распоряжения:

Март 1941: запрет молочницам переступать порог домов, где живут евреи, и продавать им молоко.

Август 1941: запрет евреям курить. С этого дня гестаповец, обнаружив еврея с сигаретой или трубкой, обязан его задержать — такой арест обычно оканчивался отправкой в концлагерь и смертью: «застрелен при попытке к бегству» (I, 658).

19 сентября 1941 — страшный день: евреи обязаны (под страхом ареста и гибели в лагере) носить на лацкане пиджака или пальто желтую шестиконечную звезду. Немедленному аресту подлежал и тот, кто прикрывал звезду рукой, газетой, книгой и т. п.

Ноябрь 1941: распоряжение о сдаче евреями биноклей и фотоаппаратов.

Декабрь 1941: запрет пользоваться телефонами-автоматами. Запрет ездить в автобусах (разрешено только в трамвае, на передней площадке прицепного вагона).

В записи от 6 марта 1942 года читаем: «Сегодня объявлен запрет на пользование трамваем — «учитывая многократные нарушения евреями дисциплины в трамваях». Запрет покупать иллюстрированные журналы и еженедельники или подписываться на них. Запрет пользоваться продовольственными карточками без большой буквы J (Jude)» (II, 40). Несколько дней спустя отмечен запрет евреям покупать цветы (16 марта) и еще — запрет на продуктовые запасы («...евреям запрещается запасать продукты, они имеют право покупать лишь столько, сколько могут съесть за день» — II, 57), запрет появляться на вокзале, запрет пользоваться услугами ремесленников-арийцев (2 апреля 1942 — II, 59), запрет стоять в очереди, запрет держать домашних животных — собак, кошек, птиц (14 мая — II, 85), запрет пользоваться «арийскими парикмахерскими»: «Евреи обязаны сами заботиться о чистоте и приличном виде своих волос» (23 мая - II, 96).

Немного позднее отмечено требование к евреям сдать все электроприборы, пылесосы, граммофоны и заодно граммофонные пластинки (II, 132). С 30 июня 1942 года закрыты еврейские школы — детям запрещено получать и домашнее образование («Духовный смертный приговор, вынужденная неграмотность. Это им не удастся...» — И, 142). В середине июня — запрет на чтение евреями газет и уж конечно на подписку (распространяется и на «арийских жен» — II, 174). В записи от 2 июня 1942 года перечислены все ограничения, распоряжения, требования, среди которых запреты слушать радио; посещать театры, кино, концерты, музеи; пользоваться транспортом — разрешено только ездить на работу, если она дальше семи километров; покупать дефицитные продукты (Mangelwaren); ходить по улице вдоль городского парка и т. п.;

перечислив 31 запрет, В. Клемперер, заключает: «Но все они вместе взятые — чепуха по сравнению с постоянным ожиданием обыска, издевательств, тюрьмы, концлагеря и насильственной смерти» (II, 108).