Осень.
Лето прожил я поразительно тихо. Мало писал; читал немного; правил корректуры и бродил по лесам, — по 20 — 30 верст. Приезжали к нам: Шик и Семенов. Бальмонт и Юргисы жили в Меррекюле.
Я переписывался.
Осенью много ссорился с „Новым Путем“ за нелитературность журнала и за отвержение моих политик. Потом вышла история с моей статьей о папстве. Она появилась в искаженном виде, обессмысленная.
Я написал очень бранное письмо 3. Н. и Перцову. Они отвечали ласково до крайности (и Дмитрий Сергеевич), что не знают, отчего это произошло, что, должно быть, цензура вычеркнула. Оказалось, что журналом заведует всецело Егоров...
Был у меня Добролюбов. Лето он провел в Самарской губ. Теперь едет в Петербург. Дни, когда мы его видели в Петербурге, он называет своим искушением. Тогда его обольщали сомнения, теперь он верит. Он вновь служит богу. Говорит он самоуверенно, хотя кротко. Говорит: братья, сестрицы, но поучает и все предупреждает: „может быть, мои слова и не будут вам вразумительны"... А говорит разные плоскости. Повторяет учение духоборов. Я ему сказал много резкого и горького. Перед тем, как притти ко мне, он заходил к Льву Толстому. Беседовал с ним два дня. Между прочим, спросил его, что он, Толстой, думает о личном бессмертии. Толстой отвечал, что не смеет его отрицать, однако, скорее думает, что души вновь возвращаются в стихию. Добролюбов называл Толстого очень слабым в житейском смысле. А я спросил Добролюбова, что он думает о Христе. Он отвечал: — „О ком ты говоришь? если о сыне Мариам, я о нем Ничего не знаю"...
Андрей Белый. Бугаев заходил ко мне несколько раз. Мы много говорили. Конечно, о Христе, Христовом чувстве... Потом о кентаврах, силенах, о их бытии. Рассказывал, как ходил искать кентавров за Девичий монастырь, по ту сторону Москва-реки. Как единорог ходил по его комнате... Мои дамы, слушая, как один это говорит серьезно, а другой серьезно слушает, думали, что мы рехнулись. Потом А. Белый разослал знакомым карточки (визитные), будто бы от единорогов, силенов etc. Иные смеялись, иные сердились, а Г. А. Рачинский испугался, поднял суматоху, ездил по всей Москве. Сам Белый смутился и стал уверять, что это „шутка“. Но прежде для него это не было шуткой, а желанием создать „атмосферу", — делать все так, как если бы эти единороги существовали.
Свободное копирование
