Париж. Апрель.
В Париже мы провели 16 дней. Видел все — т.-е. музеи, университет, театры, улицы, кабачки. Только не влезали на Эйфелеву башню, не посетили Салона и не были в Opéra.
Париж мне пришелся очень по сердцу. Изумило меня отсутствие в нем декадентства. Было, прошло, исчезло. Нет даже „нового стиля“.
Москва более декадентский город. Театры гнусны. Московский Художественный театр лучше Antoin’a.
В Париже были знакомые. Ященко, напр. Через него я попал во весь русский Парижский Кружок. Бывали мы на лекциях Русских Высших Школ — пародия на университет. Я читал лекцию в помещении Association des étudiants russes — ту же, что в Москве. Общество было такое же, как в Лит. Кружке, только еще более некультурное, еще более грубое. Возражения мне — в стиле Любошица. Вылезали какие-то „сельские учителя", как они рекомендовались, и требовали объяснить им, что такое декадентство. Народу было так много, что зала не вмещала, сидели, стояли, толпились, не впускали, было душно, жарко...
После, однако, остались одни сочувствующие. Соломон Поляков, Поярков, „Иван Странник", Кругликова, Пилло, Люси, Елена и др. (Были Ивановы, но ушли)...
Был у Кругликовой на субботе. Была суббота неудачная. Французов-поэтов не было (самый известный Lacuzon). Были какие-то русские, с которыми говорили мы о домашних делах... Сол. Поляков мне понравился — в нем есть талант и милый. Менее — Поярков — пустоват и поверхностен. Елена — бледная, как смерть, с живыми ноздрями — милая девочка.
Мы ездили вместе в Фонтенебло. Были еще у Гольстейн (старуха, живущая в Париже). Показывали мне Редона. Я не очарован. Были у Онегина. Он показывал нам папиросы, пробки, спички etc., относящиеся к Пушкину, очень подробно, а бумаги очень бегло.
Но самое интересное было, конечно, Вяч. Иванов. Он читал в Русск. Школе о Дионисе. Это настоящий человек, немного слишком увлечен своим Дионисом. Мы говорили с ним, увлекаясь, о технике стиха и нас чуть не задавил фиакр...
Хорош Ященко. Милый человек, чужд жизни. Он мне очень полюбился. С ним было тысяча анекдотов, по плохому его выговору и страсти говорить по-французски — pour moi la pain etc. Он очень ухаживал за нами, показывал нам Париж, почти не расставался с нами, истратился и погубил много времени.
Я был в „La Plume", это задворки. „Mercure" тоже. Но у Pillot одна дама, кажется, артистка, неожиданно заговорила со мной о Верхарне. Я был счастливо удивлен.
На пути „туда" были в Кельне, — оттуда в Берлине. Я вновь увидал мою любимую Венеру Ботиччелли. О „грезы юности !“. О любимая!