Борьба в Москве
Февраль -март.
Борьба началась еще до моего приезда — лекцией Бальмонта, в Лит. Худ. Кружке. И шла целый месяц. Борьба за новое искусство. Сторонники были „Скорпионы" и „Грифы" (новое книгоиздательство).
Я и Бальмонт были впереди, как „маститые" (так нас называли газеты), а за нами целая гурьба юношей, жаждущих славы, юных декадентов: Гофман, Рославлев, три Койранских, Шик, Соколов, Хесин... еще М. Волошин и Бугаев.
Борьба была в восьми актах: Вечер нового искусства, два чтения Бальмонта в Кружке, чтение в Кружке о декадентах, чтение о Л. Андрееве, две лекции в Истор. Музее, два чтения Бальмонта в Общ. Люб. Росс. Словесн. и „Chat Noir".
Вечер Нового Искусства для меня прошел очень неприятно. Я хотел прочесть что-нибудь дерзкое, читал балладу „Раб". Но публика дерзости не ценила и смеялась. Правда, поклонники, которых было много, устроили мне овацию, но быть осмеянным неприятно. Затем кончились чтения. Что бы ни читалось в Худ. Кружке, во время прений тотчас возникал спор о новом искусстве. В „возражатели" записывалось десяток декадентов. И они начинали говорить по очереди о „великих" Бальмонте и Брюсове, о сладости и святости греха, о историческом событии, что в таком-то году был основан кабачок „Chat Noir“ etc. Публика недоумевала, иным хлопала, иным свистала (особенно доставалось Шику за его молодость, за его акцент, а он едва ли говорил не интереснее всех).
Очень ругали декадентов газеты и критиковали. Возражающих иного лагеря было маловато, но они вели себя недобросовестно. Публика на всякие либеральные речи разражалась рукоплесканиями. На другой день и еще дня три газеты изливались в брани—самой неприличной.
Это продолжалось больше месяца. Говорено было о новом искусстве и писано в газетах столько (газеты все нагло извращали, что говорилось), как никогда в Москве.
Кончилось все моей лекцией о новом искусстве в Истор. Музее. Собралось людей немного, но все свои, и мне устроили „овацию“ — небольшую, положим.
С Грифами я познакомился так. Затеяли они издавать журнал — увы, тоже „Маяк“. Пришли студенты и пригласили меня на собрание. Я пошел. Несколько десятков юношей занимались тем, что голосовали и большинством голосов принимали или отвергали свои стихи и рассказы. Я их заругал. Это было у Соколова. За ужином читали стихи.
Местным гением был некий Рославлев — дюжий парень с длинными волосами, — таланта весьма посредственного. Юноша Белов говорил восторженные глупости. Гимназист Хесин глупости не восторженные. Многоих имен не упомнил. После встречался с ними в Кружке. Кажется, среди них нет никого истинно талантливого. „Маяк“ не состоялся.
После они издали альманах „Гриф“ — серый и по обертке, и по содержанию. Многие собирались у меня по средам. Не хватало мест. Братья Койранские скоро надоели. Шик был очень мил — но очень юн. Был Печковский.
Был еще поляк Касперович. Приехал читать лекцию о декадентстве. Сидел у меня и у Юргиса целыми днями. Выдавал себя за родственника и даже брата Яна Каспровича, хотя даже их фамилии разные. Лекцию читал уже без меня и не без успеха (поляки поддержали).
Свободное копирование
