1902 г.
Январь.
Приезжал Вл. Гиппиус. Все более и более теряет своеобразность. Женился и скоро будет „как все". Не лишен еще ума, но уже почти не пишет стихов. От литературы как-то отстал.
Приезжал Перцов хлопотать о издании журнала, „Современника"...
Печатаю свои рассказы в „Русском Листке". Там встречаюсь с бр. Облеуховыми, Медведским и др. Приходил ко мне с визитом Ачкасов.
Бываю в Литературно-Художественном Кружке; слушаю нестерпимо пошлые рефераты и нестерпимо пошлые возражения на „вторниках". Скучно... На последнем вторнике был Гославский, напившийся дико пьяным и дико моргавший, и Далин-Линев. День был тотчас по закрытии „России". Газету читали все в читальне, но никто не соглашался прочесть вслух („тут об особе государя", говорил Сахаров) и все смотрели из-за плеча. За ужином Ермилов начал речь.
— Одна из наших газет, м. м. г., как вам известно, недавно „ослабла"... Этот эвфемизм привел в ярость Ященку. Вообще Ермилов предложил тост за Далина-Линева, сотрудника „России". Но тот испугался и отказался.
Еще была там сестра Андреева, милая и простенькая, как „барышня". В „Русском Листке" очень на меня нападают за то, что я участвую в Художественном Кружке. Партия враждебная. Возобновил я хождение в Архив. Хотел было совсем отказаться, но Петр Иванович взмолился. — Но я должен буду на лето уехать.
— Уезжайте.
— Но мне надо будетнжоро уехать в Петербург.
— Поезжайте.
— Но я не могу ходить к вам каждый день.
— Ходите не каждый.
— Что поделаешь!
Неожиданно пришлось прочесть реферат в Худ. Кружке. Я обещал, но полагал, что будет это не раньше как недели через две. Неожиданно, вернувшись домой часа в 4, нахожу телеграмму, просят читать „завтра". Что делать? Утром написал, а вечером читал. Тем более, утром приезжал просить сам Я. А. Фейгин. Сошло сносно. Было не мало приятелей. Возражал яростно Викторов (а перед этим подходил познакомиться), бранно Френкель, и дружелюбно Фейгин, Курсинский и еще кто-то. Я дал тоже яростную отповедь. Рукоплескания. Г-жа Крандиевская подходила благодарила.
На чтении П. Д. Боборыкина был представлен сему мужу. Хотел говорить, но он говорил сам, долго, долго, много, много. Возражал ему, между прочим, Ященко. Возражал так: — „Вы советуете писателям устраивать съезды и синдикаты, но ведь русское правительство относится враждебно к съездам и к писателям. Пока режим не переменится, ничего благого не осуществится".
Дня через два Ященко посадили, и Чулкова, но по другому обстоятельству, по делу о готовившемся (по слухам) московском бунте с набатом и знаменами.
Ю. П. Бартенев, прочитав мой рассказ „Мраморная головка", прислал мне в подарок тот бюстик, который дал повод написать весь рассказ — Мино де Фьезоле...