Дек., 12. С у б б о т а .
Вечером занес книжку стихов Сафонову. Живет он на пятом этаже, в крохотной комнатке, все убранство которой кровать, комод и стол. Он немного стыдится этого, ибо часто говорит о своей комнате. Застал у него Медведского и некоего Мессароша, полустаричка. Они пили водку и пиво и говорили, много говорили. — У нас тут кабак, а тут и храм. Рыло у нас в навозе, но мы моемся. Мы поэзии поклоняемся.
И сейчас же после этого повествовали, как они обманывали издателей и редакторов, брали построчные деньги за ненаписанные стихи, писали стихи наскоро спьяну, побольше бы вышло.— Тут кабак, а тут и храм,.. Кажется, впрочем, для Сафонова действительно храм существует.
От Сафонова попал к Ф. Сологубу. Были там разные люди — Гиппиус, Минский, Коринфский, Лебедев (человек дикий и угрюмый), и молоденький студент Ореус. Мы с Бальмонтом держались в стороне. Самым замечательным было чтение Ореуса, ибо он прекрасный поэт. Хорошие стихи читал и Гиппиус. Минский посмеивался смешком и говорил не очень глубокомысленные шуточки. Сологуб хмолчал по, обыкновению, и не читал ничего, хотя у него есть стихи замечательные, особенно его «Заря Заряница».
О Минском верно сказал Добролюбов:
— И не грустить не суждено, кто радуется вечно.
Его характер верно выразился в следующем его изречении по поводу моей книги.
— Ждешь появления приведения, а выходит дядюшка и говорит «здравствуйте».
От Сологуба мы трое — я, Бальмонт и Коринфский ушли в ресторан и пропадали до 7 ч. утра. Коринфский робко извинялся за свои рецензии: „Странно бывает читать, что писал прежде, не понимаешь себя, как мог...“ Я предложил тост за новую поэзию, он выпил.
Свободное копирование
