Немало труда и усердия на составление своих воспоминаний положил В. Ф. Джунковский. Когда-нибудь обширные записки эти в своем целом послужат будущему исследователю надежным основанием для восстановления придворной дворцовой жизни начала века, не говоря уже о том, что некоторые описанные в них эпизоды весьма ценны для характеристики последнего императора...
По мере написания своих записок Владимир Федорович прочитывал их мне и Софии Яковлевне вслух. Я часто удивлялся его удивительной памяти и добросовестной точности, с которыми он старался описывать иногда и незначительные подробности.
Когда мы лишены были общим ходом событий возможности издавать подобные произведения, Владимир Федорович реализовал свой труд у Бонч-Бруевича в Литературном музее, что дало этому благородному человеку средства к жизни на несколько лет.
Для помещения в воспоминаниях Поленовой ("Абрамцево") некоторых рисунков надо было получить разрешение их владельца -- И. С. Остроухова, которого я хотел просить написать воспоминания о братьях Третьяковых. Мы хотя и знали друг друга, больше понаслышке, но лично знакомы не были. Было еще одно обстоятельство, которое делало для меня обращение к Илье Семеновичу несколько щекотливым. Лица, ближе меня стоявшие к этому инциденту, конечно, опишут его в своих мемуарах, я же здесь напомню только, что когда И. Э. Грабарь принял заведывание Третьяковской галереей, он стал перевешивать в ней картины, до того продолжавшие висеть так, как их когда-то повесил сам учредитель галереи, по мере их приобретения. Против такого нарушения установленного самим основателем порядка восстал бывший до того хранителем галереи И. С. Остроухое. Разгорелся спор "прогрессистов" и "консерваторов", тогда ведь все ориентировались по общественным течениям. Горячо спорили по этому случаю в городской думе, в интеллигентных кругах города, в прессе... Намерению Грабаря ввести в галерее рациональные порядки, принятые в больших передовых музеях Западной Европы, я, конечно, сочувствовал. Таким образом, мы с Ильей Семеновичем оказались тогда в двух враждующих партиях. Как это часто бывает, борьба приняла тогда по вине некоторых ее участников личный запальчивый характер. Можно было ожидать, что она оставила у Ильи Семеновича неприятный осадок воспоминаний.
Тем не менее Илья Семенович встретил меня более чем радушно, согласился на все воспроизведения, мною испрашиваемые, но еще много рассказал про Абрамцево, СИ. Мамонтова и художников, группировавшихся около Саввы Ивановича. Илья Семенович, видимо, тосковал. Оказавшись после национализации созданного им музея в роли хранителя его, он как любитель-коллекционер, страстный, можно сказать, охотник, скучал от невозможности действовать, безотчетно следуя собственному вкусу и пониманию. В этом отношении он хорошо понимал чувство опустошенности в аналогичных, хотя и не вполне одинаковых условиях, угнетавшее меня. Страдая ногами, он звал навещать его, и я находил в таких посещениях развлечение, заходя к нему ненадолго по пути домой после окончания занятий в издательстве, или же вечером уже на более продолжительное время. Хранитель музея осуществлял свои функции, самолично оберегая его по ночам от грабителей. Ночи напролет просиживал больной старик в своем кресле, имея по правую руку свою молчаливую супругу, чутко прислушиваясь ко всякому шуму. Понятно, что супруги бывали рады скоротать время с гостем, и к ним можно было являться в любой час вечера. Желая побудить Илью Семеновича писать мемуары, я обыкновенно старался начать наводящие о прошлом разговоры. Самого Илью Семеновича одно время глубоко занимала найденная в сельской церкви Смоленской губернии забытая икона, по которой можно было судить, как он полагал, о влиянии западного искусства на нашу иконопись, в частности на Рублева, Он собирался даже писать на эту тему. Но мне казалось сомнительным, чтобы он выступил по этому вопросу в печати: "предварительное сообщение" он не хотел делать, а для "исследования" недоставало материалов.
Познакомившись с Л. М. Леоновым, Илья Семенович сразу оценил его недюжинное дарование. Когда Леонов написал свой рассказ "Конец мелкого человека", он преподнес рукопись Илье Семеновичу с посвящением ему самого рассказа. Илья Семенович, однако, просил Леонова посвятить ему "Петушихинский пролом" вместо "Конца мелкого человека", что Леонов и исполнил. Обмениваясь с Ильей Семеновичем мнениями об этих рассказах, я как-то отметил, что автор, взявшись за современные животрепещущие темы, весьма искусно уклонился в той накаленной атмосфере, в какой мы все сейчас живем, от определения собственной позиции. Однако долго держаться так ему не удастся. Ни объективность, ни сказочный стиль не освободят его от необходимости высказаться, иначе за него постараются его читатели, или критики, или, наконец, руководители общественных и политических группировок. За Леонова, чтобы залучить его в свой лагерь, будут биться. Это мое предположение чрезвычайно взволновало Илью Семеновича. Он старался мне доказать, что искусство, включая литературу, имеет свои пути развития, совершенно особые от политики. Переубедить друг друга мы, конечно, не переубедили. Когда мы ходом разговора возвращались к этому спору, старушка жена Ильи Семеновича, с юмором, которого я от нее не ожидал, бывало, скажет одно: "Опять!" и улыбнется.
Склонить Илью Семеновича на составление воспоминании мне так и не удалось.
Такая же неудача постигла меня при обращении к А. Д. Самарину. Он много интересно рассказывал про Синод, но писать отказался. Может быть, основательно сделал!..
Новый отдел требовал организации редакции. Мы пригласили С. В. Бахрушина и М. А. Цявловского. При моем участии образовалась редакционная тройка. Решили выпускать мемуары, дневники и письма одной стандартной серией под общим названием "Записи Прошлого".
Задача издания была, -- как значилось в нашем объявлении, -- дать в легкой и занимательной форме изображение развития русской культуры и картину жизни и быта разных общественных классов в показаниях свидетелей и деятелей нашего прошлого.
Тщательный выбор материалов для опубликования, всегда свежих и интересных; сопровождавшие их обстоятельные статьи и введения; обильные примечания к текстам; наконец, популярность обоих редакторов, их эрудиция и изящество, с которым они подносили читателю публикуемый материал, обеспечили "Записям Прошлого" хороший прием со стороны читающей публики и отличные отзывы со стороны прессы, как нашей, так и заграничной.
Свободное копирование
