Последняя ночь в Суткове
Зиму 1917-18 года сестра Катя проводила у сына своего, Шуры, в Чернигове, где он был членом губернской земской управы. Весной, после заключения Брестского мира и оккупации правобережного Полесья германцами, в Чернигов за Катей приехал из Суткова кучер с фаэтоном. Он сообщил, что германские оккупационные власти приглашают всех землевладельцев прибыть в свои имения, угрожая в противном случае конфискацией имущества их. Простившись с сыном и его семьей, Катя немедленно поехала в Сутково. Бывший в то время в Чернигове М. В. Челноков не особенно сочувствовал этому шагу. Он советовал Кате обождать и присмотреться, как дальше развернутся события. Впрочем, Михаил Васильевич не был настойчив, и Катя переехала в Сутково.
Хотя сношения с оккупированным краем были обставлены некоторыми формальностями, все же письма из Суткова приходили в Москву исправно, да и переезды туда и оттуда обратно совершались довольно свободно, лишь с выборкой паспортов. Катя писала мне в Москву, что она нашла все в имении и в округе в относительном порядке. Ожидался хороший урожай, и это создавало бодрое и спокойное настроение у крестьян, отдыхавших после напряжения военного времени и, как ей казалось, не склонных к каким-либо революционным выступлениям. После зимы, проведенной в вынужденной бездеятельности, Катя была полна энергии и предприимчивости. Исходил срок плану лесного хозяйства сутковского, и она просила меня пригласить и прислать из Москвы дельного таксатора и лесоустроителя для составления плана на новое десятилетие. Тут же сообщала она, что несколько лоевских евреев задумали устроить товариществом мукомольную мельницу и просят ее принять в этом деле участие денежное и личное. Катя на это соглашалась, объясняя мне, что группа предпринимателей-евреев распадется в случае ее отказа. Между тем устройство мельницы весьма желательно для всей округи, как и вообще открытие любого промышленного предприятия.
Зная, как тяжело переносит старушка Лидия Алексеевна Шанявская летнее пребывание в городе, и учитывая тогдашний распад жизни в Москве, Катя настойчиво приглашала к себе в Сутково на все лето Лидию Алексеевну с ее компаньонкой, чтицей покойного Альфонса Леоновича Эмилией Робертовной Лауперт. Катя просила меня побудить Лидию Алексеевну не откладывать переезда в Сутково и, если нужно, помочь ей собраться и выехать. Все письма Кати, одним словом, проникнуты были оптимистическим спокойствием и уверенным настроением, весьма соответствовавшим московским обстоятельствам. Уговаривать к отъезду Лидию Алексеевну совсем не требовалось. Подвижная и весьма предприимчивая, невзирая на свою старость, немощность и слабость зрения, Лидия Алексеевна буквально рвалась вон из Москвы, устрашенная тем, что у нас происходило. Она не замедлила отъездом в Сутково. Что же касается присылки лесоустроителя, то от приглашения такового я воздержался, уговаривая Катю пока обождать с подобными вложениями, делаемыми на многие годы вперед.
Между тем, как я узнал впоследствии, Катин оптимизм, в Суткове разделялся далеко не всеми. И прежде всех умный и проницательный управляющий имением Георгий Игнатьевич Беляцкий, связанный с населением многочисленными и разнообразными нитями, еще с осени переехавший жить из Суткова в Лоев (еврейское местечко в 12 верстах от Суткова у слияния Днепра с Сожью), отнюдь не торопился сам возвращаться в Сутково, да и Катю предостерегал от устройства одной в уединенной сутковской усадьбе, советуя ей с гостями перебраться либо в Лоев, либо в Чернигов.
Ранней весной, еще до приезда Кати из Чернигова, произошел случай, который, казалось бы, должен был заставить насторожиться. Семь мужчин в масках среди бела дня явились на усадьбу и потребовали выдачи им столового серебра. Они не встретили никакого отпора и преспокойно удалились с захваченным ими серебром. Несмотря на маски, они, по-видимому, были опознаны, но никто не решился против них свидетельствовать. Наконец, предостережением должен был бы быть поджог в 1905 году винокуренного завода, происшедший совершенно внезапно, без всяких тревожных предвестников.
Но Катя считала своим долгом "быть на месте". В трудное и ответственное время она не хотела манкировать своими обязанностями хозяйки и, удалившись из имения, обречь себя на бездеятельность именно тогда, когда могли потребоваться распорядительность и решимость хозяйки. А когда Катя видела в чем-либо свой долг, она бывала настойчива и непреклонна. Ее не смутило даже сообщение германского командования о предстоящем уходе германцев из края, покидаемого без всякой правительственной организации.
Итак, принципиально решенный с наступлением осени переезд в Чернигов на зиму, после окончания работ по сельскохозяйственным операциям, постоянно откладывался то по одной, то по другой причине. Так дело дотянулось до ноября, когда уже все хозяйственные работы поприкончились и никакие дела не задерживали больше Кати в имении. Утром 17 ноября по старому стилю по этому поводу у Кати был оживленный разговор с ее сотрудниками и советниками, и отъезд окончательно и твердо был назначен на завтра, т. е. на 18 ноября. День прошел в хлопотах и распоряжениях. После обеда, по заведенному порядку, дамы, т. е. Катя, Лидия Алексеевна, Сима и Эмилия Робертовна, расположились читать в верхней большой угловой комнате, окнами выходящей на Днепр, с замечательным видом на реку и заливные луга обоих берегов. Эмилия Робертовна приступила к чтению, когда на шляху послышался приближающийся со стороны Лоева колокольчик. Кто подолгу живал в уединении в деревне, тот знает, какое волнение вызывает обыкновенно такой колокольчик. В условиях того времени особенно. К нам или не к нам? Кто едет? Какие везет вести? Не телеграмма ли из Лоева? У всех промелькнули эти вопросы. Чтение было прервано. Колокольчик все приближался и приближался, затем он как-то неопределенно замялся на шляху у сворота на усадьбу и постепенно, но явственно стал удаляться по шляху. Между тем колокольчик этот имел большое значение для сутковцев, к нему с таким волнением прислушивавшихся. То был гонец, посланный лоевскими друзьями с извещением, что уголовные преступники, содержавшиеся в Речице, освободившиеся из мест заключения после ухода германцев, большой ватагой двинулись из Речицы по шляху на Холмеч и Сутково, очевидно, с целью грабежа. Гонец спутал поворот в Сутково и проехал мимо (прямо в Казимировку и Холмеч). Дамы, конечно, не могли это знать, и Катя, взяв книгу у Эмилии Робертовны, возобновила чтение. Трудно сказать, долго ли оно продолжалось, когда Кате послышался какой-то шум внизу и какие-то голоса. Не прерывая чтения, чтобы не волновать своих слушательниц, Катя напрягала свой слух, стараясь разобрать происхождение звуков. Но они как бы замерли и не повторялись. Катя решила было, что звуки ей только почудились, когда вдруг совершенно явственно все услыхали крики, брань и топот шумно поднимавшихся по соседней черной лестнице людей. В трепете перебежали дамы в соседний кабинет, заперев за собой дверь. Ворвавшиеся в покинутую дамами угловую комнату люди стали шумно ломиться в запертую дверь кабинета. Дамы, перебежав через площадку парадной лестницы, заперлись в библиотечной, в которую громилы вскоре тоже стали ломиться. Оставалась последняя маленькая комната -- Катина спальня. Дамы пытались спрятаться в ней за шифоньеркой, но всем нельзя было за ней укрыться, да и ненадежным показалось им это убежище. У самой двери в Катину спальную был ход на чердак по крутой приставной лестнице. Под шум разбиваемой громилами двери, ведущей из кабинета, дамы влезли на чердак и спрятались за стоявшим там большим водопроводным баком. Они слышали, как, проломав дверь, громилы пробежали в спальню и как они там переворачивали вверх дном все вещи...
Тем временем на дворе стало совсем темно. Бегая по неосвещенному большому дому с зажженными спичками и огарками, громилы путались в лабиринте незнакомых им комнат и переходов и не заметили лестницы на чердак, куда скрылись от их преследования дамы. Усталость и опьянение винами, добытыми в буфете, умерили пыл нападавших. Постепенно они разбрелись по дому и заснули, кто на полу, кто на диванах. А наши всю ночь простояли на ногах за баком чердачным; когда же стал приближаться рассвет, буфетчик Алексей, поднявшись на чердак, вывел их из дома мимо развалившихся пьяных громил и усадил их в бричку, ожидавшую их на шляху. Было очень холодно. Но доставать одежду из осажденного дома было рискованно.
Опасаясь погони, дамы не решились задержаться в Лоеве. Да их никто и не задерживал. Перебрались через Днепр и прямо направились в Чернигов. Там они уже были вне опасности.
В Чернигове Катя и Лидия Алексеевна пробыли затем более двух лет. Лишь осенью 1921 года удалось им перебраться в Москву. Когда, добравшись в сопровождении Васи из Чернигова в Москву осенью 1921 г., Катя позвонила к нам на Девичьем поле и София Яковлевна открыла им дверь, первые слова Катины были: "Где Миша?" Пришлось Софии Яковлевне ответить: "Арестован". Тут же она узнала о кончине Н. В. Сперанского и что сестра Нина, переехав из Курска в Москву, поселилась у нас, но находится в отъезде в Петербурге для ликвидации своей квартиры, в чем ей взялся там помочь В. Ф. Джунковский.
Словом, с первых шагов в Москве Катя почувствовала, как редеет в Москве наш круг и как приходится жить в ней оставшимся...
Когда после моего возвращения домой мы соединились вместе в Москве и рассказали друг другу, Катя -- последнюю ночь в Суткове, а я -- наше горение на Тверском бульваре, Катя, вздохнув, сказала: "Падение дома Эшер!" Ей по сходству и по контрасту вспомнились жуковские вечера со страшными рассказами А. Ф. Кони из Эдгара По и других писателей. Как надо было в то время чувствовать свое положение безмятежно устойчивым, чтобы находить удовольствие в страшных рассказах! Теперь наши внуки не терпят ни жалостливых, ни страшных рассказов. Когда я рассказал Наташе Сабашниковой историю возвращения домой Одиссея, она плакала, стараясь скрыть от меня свои слезы, но просила больше не рассказывать ей таких историй. Эпизод же с циклопами был у всех моих внуков под определенным запретом: прослушавши его раз, не желали, чтобы им повторяли рассказ.
Катя привезла с собой внучку Нину, девочку 6 лет, очень способную и смышленую, и крепко привязалась к ней. Как и сестра Нина, приехавшая в Москву несколько раньше, Катя с внучкой поселилась у нас в доме на Девичьем поле.
Свободное копирование
