Покупка дома в Москве
Памятуя, как мы в 1907 году чуть было не разорились, когда ряд наших покупателей сахара прекратили платежи вследствие расстроившихся дел их после революции 1905 года, я решил после Февральской революции принять меры к обеспечению семьи на случай повторения подобного же теперь и выделить из общего коммерческого оборота хотя бы незначительную часть капитала. Я остановился на обычном в купеческом мире приеме -- покупке дома в Москве на имя жены. София Яковлевна, правда, не сочувствовала этому, не желая принимать на себя не свойственную ей роль капиталиста. Но мне удалось ее уговорить. После недолгих поисков мы в апреле 1917 г. купили владение вдовы профессора невропатолога Прибыткова на углу Плющихи и Проезда Девичьего поля, состоящее из небольшого особняка и доходного дома в восемь квартир.
Лето 1917 г. София Яковлевна с девочками провели в Костине. Сережа, сын мой, ездил в Крым гостить на даче А. В. Чичкина. Я держался преимущественно в Москве, но часто наезжал в Костино. Это было уже последнее наше лето в Костине. Следующее лето Якушкины, правда, прогостили там, но мы уже не покидали Москвы, довольствуясь сквером Девичьего поля, на котором происходили непрерывные митинги, да садиком при купленном нами доме.
В одну из моих воскресных побывок в Костино Н.Н. Щепкин прислал мне туда с нарочным сообщение, что наш постоянный посредник по сахарным делам 3. Ф. Першин имеет покупателя на Любимовку. Дают пять миллионов рублей немедленно, из которых половину взносом в Лондонский банк в английской валюте. Принципиальный ответ надо было дать безотлагательно, с тем же нарочным. Для начала переговоров условия представлялись серьезными, и при намерении продать завод надо бы было немедленно ехать в Москву выработать подробности, которые могли изменить значение сделки и в ту, и в другую сторону. Однако, несмотря на то, что я по рассказанным выше соображениям имел побудительные причины к реализации завода и даже вел о том раньше переговоры, мое отношение к предложению З. Ф. Першина, по первому непосредственному впечатлению, сложилось резко отрицательное. С начала революции я прекратил всякие такие переговоры, и теперешнее предложение исходило, как я догадывался, из спекуляции на панику одних перед грядущей социальной революцией и на надежду других на торжество контрреволюции. Очутиться среди паникеров, спасающих свою "кубышку" и не знающих, что затем с собой делать, мне было противно. Однако ввиду важности дела и заинтересованности в нем моих близких, я не хотел действовать под влиянием чувства и использовал все предоставленное мне время до отъезда нарочного на "изучение проблемы", как теперь выражаются дипломаты.
В волнении исходил я по нескольку раз костинский парк, прежде чем написать свой ответ. Он был отрицательный, и вот по каким соображениям: 1). Реализация завода была в свое время предположена в связи с намерением выделить часть Сережиного наследия для создания какого-нибудь просветительного учреждения. Так как в условиях 1917 года мечтать о подобном предприятии было невозможно, то первоначальная цель реализации завода уже отпадала. 2). При стремительном в то время падении нашего рубля всякая реализация влекла бы громадные потери. 3). В военное время сделки на иностранную валюту и перевод денег за границу были запрещены, и было бы недостойным участвовать в подобных сделках, даже если бы перевод осуществлялся для нас покупателем. 4). Со времени революции вся русская промышленность, в том числе и сахарная, переживала величайшие затруднения, и, несомненно, надвигались еще большие затруднения. Было бы дезертирством с моей стороны после двадцати лет работы в промышленности, и притом с пользой для себя, устраниться как раз тогда, когда предстояло проявить максимальную находчивость, гибкость, изобретательность, чтобы приспособить дело к новым, стихийно надвигавшимся условиям. Каждого из этих четырех мотивов, казалось мне, было бы достаточно, чтобы решить отрицательно поставленный вопрос. София Яковлевна, которая всегда желала, чтобы я отошел от Любимовки, в данных условиях разделяла мои соображения.