Неожиданная остановка. Скальмержиц и переход через границу
Рано утром я был разбужен Софией Яковлевной. Она уже встала и слышала в коридоре, что нас дальше не повезут. Не успел я вскочить, как наш поезд остановился, и на перроне раздался повелительный крик: "Alles Heraus!" {Всем выйти! (нем.)} Наш поезд стоял на пограничной германской станции Скальмержиц. Повыскакавшие из вагонов пассажиры беспорядочно толклись на перроне, стараясь узнать, в чем дело. Выяснилось, что поезд дальше не пойдет, что на русской стороне поезда нет и что нам предстоит идти дальше и перейти границу пешком. "А багаж?" -- спросил я железнодорожного служащего. "Требуйте его от вашего императора Николая!" -- был ответ, свидетельствовавший, что дипломатические отношения порваны. Встретившаяся тут преподавательница Университета им. Шанявского Ежова сообщила мне, что пассажиры ее вагона уже объяснялись по поводу выдачи багажа с начальником станции, но без успеха. Для перевозки ручного багажа они наняли арбу, на которую она предложила и нам сложить наши вещи, что мы тут же и сделали. Тихо затем поплелись пассажиры нашего поезда по направлению к русской границе, сопровождаемые несколькими арбами, верхом нагруженными их вещами.
Но вот мы у границы. Пикеты немецкие и русские стоят друг против друга с заряженными ружьями, отделенные друг от друга нейтральной полосой в 15-20 шагов. Пассажиров по очереди, одного за другим, пропускают через границу. Но не успели мы всей семьей перейти, как произошла заминка. Германцы внезапно прекратили выпуск от себя, и кучка пассажиров была задержана на той стороне вместе с арбами, везшими наши вещи. Одна семья оказалась разъединенной. По просьбе перешедших пассажиров русский офицер из пограничного пикета пытался вступить в переговоры с германской стороной, но не мог добиться не только пропуска арб с вещами и неперешедших границу пассажиров, но даже пропуска одних членов разъединенной семьи. Немецкая машина работала как машина. Из центра пришел приказ закрыть границу, и граница захлопнулась моментально. Мы долго стояли на границе в ожидании, не произойдет ли каких-либо перемен, но напрасно мы ждали.
Танюшкин любимый Мишка застрял на немецкой стороне с нашим ручным багажом и по моей вине. В ожидании большого перехода пешком я настоял в Скальмержице, чтобы все вещи были сложены в арбы. С ними теперь оказался отрезанным от нас и Мишка, привернутый в Скальмержице в тюк с пледами и подушками. Добродушный Мишка, большой и лохматый, которого девочка не выпускала до того из рук в течение всего путешествия! "Бедная Таня! -- сказала мне М. Ф. Трейман.-- Как мужественно она переносит свое маленькое горе!" София Яковлевна попробовала ее утешить. "Мама! внушительно возразила девочка.-- Если бы кто-нибудь из нас остался там за границей, ты разве бы не плакала? "
Было 19 июля. День рождения Тани. Обычно мы проводили этот день в Старом Гатище, где она родилась. Утром в этот день, пока она из деликатности умышленно, бывало, задерживалась в постели, все семейные, вставши пораньше, рвали букеты и плели венки и гирлянды к утреннему чаю. Каждый старался затмить других цветочными подношениями. А сейчас в этот ранний час сколько уже произошло несчастий! Вдали от дома, разбуженные чуть свет, не евши, не пивши, лишившись своего багажа, сначала большого, а затем и малого, бредем мы по пыльному шоссе в полную неизвестность. И в довершение всего потеряли Мишку. Как тут не плакать! И бедная девочка украдкой утирала слезы.
До Калиша, куда нам предстояло держать путь, оставалось верст пять-шесть. Из города стали подъезжать извозчики и забирать пассажиров. Но нас было 8 человек. Сразу взять двух извозчиков (минимум!), чтобы поднять всех, не удавалось. Между тем София Яковлевна пуще всего боялась разъединиться, да и я, имея в памяти вечерние берлинские телеграммы о восстании в Польше и избиении русских, считал необходимым держаться всем вместе. Решено было передохнуть немного у русского пограничного пикета и подождать, пока отъезжавшие на извозчиках пассажиры не пришлют еще извозчиков из города. Если же их не будет долго, то идти в Калиш пешком, соединившись с другими пассажирами. София Яковлевна попросила хлеба для детей у начальника пикета. Офицер очень любезно дал большую краюху черного хлеба, извинившись, что ничего другого съестного в пикете нет. Закусить разместились под дикой грушей. "Незрелые груши вредно есть", обратился я к одному из солдат, сидевших под соседней грушей. "Да нам и не велено их есть, строго-настрого",-- ответил молодчик, запихивая себе в рот совершенно зеленую грушу. При таком добродушном согласии нетрудно было разговориться. Я узнал, что пикет придвинут к границе вторые сутки, что ночью ему было поручено взорвать мост, но что обстрелянные германцами охотники не могли к нему проникнуть, но что уже этой ночью "беспременно да взорвут мост". "Ну как тут воевать при такой степени "сознательности", -- подумал я.-- Ведь кругом нас, наверное, кишмя кишат шпионы да перебежчики". И как бы в подтверждение моего предположения перед нами разыгралась следующая сцена.
На шоссе со стороны Калиша взвилась пыль столбом. К нам мчались два автомобиля. Передний попытался с налета переехать границу, но был остановлен нашими. Из него выскочил высокий толстый немец и бросился к границе. Его не пропустили. Из подоспевшего в это мгновение второго автомобиля выскочили офицер с револьвером в руке и солдат с винтовкой. Автомобиль спасавшегося за границу немца был реквизирован. Хозяин что-то возражал, но его никто не слушал. Оба автомобиля в распоряжении офицера быстро повернули обратно и унеслись в Калиш. Толстый немец, высаженный из своего автомобиля посреди пыльной дороги, ворчал, стараясь вызвать к себе сочувствие окружающих. Но это было безнадежно. Мы все в это утро уже дважды были экспроприированы его соотечественниками. Наш Сережа так даже восхищался ловкостью, с которой офицер провел реквизицию. В моих же глазах реквизиция автомобиля более оправдывалась обстоятельствами, нежели лишение нас нашего багажа, а Тани ее любимого Мишки.
Свободное копирование
