Калиш
В конце концов частью пешком, частью на встречных извозчиках мы добрались до Калиша. Железнодорожная станция была всеми покинута. Ни служащих, ни состава. Это не обещало ничего хорошего. В гостинице все номера заняты. Нас едва-едва, за плату, усадили в столовой, переполненной публикой преимущественно с нашего и предшествовавшего поезда. Здесь я услышал, что железная дорога эвакуирована еще со вчерашнего дня, что на последние поезда, уходившие в Варшаву, места брались с бою, что приехавший из-за границы гласный Московской думы князь Кропоткин, мой знакомый, уехал в Варшаву на лошадях. Я сказал подать чай и бутерброды с ветчиной. Лакей потребовал деньги вперед. Притом требовал уплаты золотом, согласившись, в конце концов, принять частью германские (!) деньги. Я решил идти к губернатору, чтобы выяснить себе положение и найти способ выбраться.
"А не было ли среди пассажиров вашего поезда нашего губернатора?" -- спросил меня вице-губернатор, принявший меня за отсутствием губернатора, который, как оказалось, был за границей и должен был вернуться нашим поездом. По описанию наружности губернатора, сделанному вице-губернатором, я заключил, что калишский начальник губернии был в числе пассажиров нашего поезда, не пропущенных германцами через границу. Что касается нашего продвижения, то вице-губернатор конфиденциально сообщил мне, что ночью из Лодзи подадут поезд для эвакуации чиновников гражданского управления. Местных жителей он не в состоянии принять на этот поезд, нам же, москвичам, проезжающим через Калиш транзитом из-за границы и не имеющим в нем оседлости, он даст на этот поезд пропуск. Он просил этого, однако, не оглашать, так как иначе он будет завален неосновательными и невыполнимыми просьбами. Однако он не дал мне пропуска на руки, обещав прислать мне его в гостиницу и советуя пораньше перебраться на вокзал до стечения публики. Заподозрив (каюсь в этом) его в неискренности и в желании просто поскорей сбыть меня с рук, я указал ему на казавшееся мне противоречие в его распоряжениях: нам перебраться немедленно на вокзал, а пропуск будет направлен в гостиницу. "Пропуск будет на имя коменданта поезда, а он вас пропустит по имеющимся у вас документам", -- был малоуспокаивавший ответ. Пришлось вернуться в гостиницу без пропуска, прося дать его на 9 человек, включая Ежову. Мои черные подозрения сменились, однако, живейшей благодарностью к этому неизвестному мне человеку, вошедшему в наше положение и оказавшему нам неоценимую услугу при выезде из Калиша. В самом деле, не успел я вернуться в гостиницу, собрать своих, взять извозчиков и усадить всех, чтобы ехать на вокзал, как к крыльцу гостиницы, где стояли наши извозчики, готовые тронуться в путь, подкатил солдат на самокате. Он передал мне пакет от вице-губернатора с пропуском на 9 человек!
На вокзале по-прежнему не видно было железнодорожных служащих, а на путях никакого подвижного состава. Однако из города пешком и на извозчиках стал стекаться на станцию народ, постепенно наводняя собой все вокзальные помещения. Усадив своих в зале ожидания, я взял с собой Сережу и пошел искать по станции какое-нибудь начальство. Наконец, у телеграфного аппарата мы застали офицера, начальника станции и телеграфиста. Они отправляли телеграмму с распоряжением взорвать железнодорожный мост. "Помилуйте, -- говорил начальник станции, да ведь этак они вам ваш поезд взорвут! Вы телеграфируйте не просто немедленно взорвать, а немедленно после прохода поезда взорвать". "А ну, если поезда-то этого вовсе не будет, вот не подают еще", -- возражал офицер. "Взорвут мост, тогда уж где тут подать", -- сумрачно упорствовал начальник станции. Мы с Сережей переглянулись. Уж так ли заманчиво ехать в этом поезде? Что, если его в самом деле по недоразумению взорвут! А что, если его вовсе даже и не подадут?
Посмотрев мой пропуск, офицер сказал, что нас в поезд пропустят. Вернувшись в ожидальный зал, мы нашли там невероятное скопление публики и ужасающую давку. Страшно было подумать, какая тут будет Ходынка, когда откроют двери на перрон для посадки на поезд. По настоянию Софии Яковлевны мы с громадными усилиями выбрались из зала на подъезд вокзала. Уже темнело. Можно было ожидать скорого прибытия поезда. Надо было измыслить способ проникнуть к нему. Я обратился к жандарму, показал ему пропуск, указал на детей, с которыми опасно пробиваться на перрон через людскую гущу, скопившуюся в ожидальном зале, сунул ему в руку пятерку. Одним словом, разом пустил в ход все аргументы. "Ждите здесь до темноты, -- сказал он, затем я вас проведу". Примерно через час он повел нас совсем в сторону от вокзала, сначала полем, потом запасными путями. В темноте мы незаметно, вплотную подошли к цепи солдат, окружавшей поезд. Он стоял в стороне от вокзала, на нем не было огней, мы бы и не узнали об его прибытии. Нас беспрепятственно пропустили. Мы заняли даже сидячие места. Затем все проходы битком заполнились людьми. Без гудка, чуть слышно, поезд двинулся в путь.
Наш вагон был полон самым разнообразным людом. Рядом со мной у окна сидела толстая чиновница. На ее вещах напротив умостился молодой человек, за ней ухаживавший. Какой только вздор не плел он ей, пользуясь необычайностью положения "в эту романтическую ночь". А она, толстая дура, слушала и млела, и кисла от радости. Через несколько часов мы подошли к Лодзи. С перрона нам крикнули, что Калиш занят немцами. Какие-то поляки-крестьяне с топорами и мешками влезли к нам в вагон через окно. На замечание, что мест свободных нет, один из них очень внушительно сказал, что они место себе найдут. Утром мы были в Варшаве. Чтобы сесть на поезд, направляющийся в Москву, надо было через весь город перебраться с Калишского на Брестский вокзал. Извозчиков нет. Пришлось порядочно побегать, прежде чем я наконец достал двух пароконных извозчиков и не привел их на Калишский вокзал, предусмотрительно отобрав у них "номера" их. Но пока я за своими ходил на вокзал, два солдата заняли моих извозчиков для князя Имеретинского, если не ошибаюсь, бывшего генерал-губернатором Привисленского края. Невзирая на ружья, которыми аргументировали солдаты, я стал перед ними настойчиво отстаивать свое право на приведенных мною извозчиков, "номера" которых были у меня в руках. К моему великому удивлению, солдаты больше, как оказывается, уважали право, бывшее на моей стороне, чем силу, находившуюся в их распоряжении. Порядком поспорив с ними и, что бывает в таких случаях полезно, пошутив, я в конце концов усадил своих на этих извозчиков, которые и доставили нас на Брестский вокзал.
Тут полная сумятица. Ни есть, ни пить нечего. Будут ли поезда на Москву, неизвестно. Встретившийся мне князь Кропоткин, действительно приехавший из Калиша на лошадях, сказал мне, что для выезда из Варшавы надо получить разрешение коменданта крепости. "Ну, а цитадель?" -- намекнул я на берлинские телеграммы. "Выдумки германских патриотов, ответил мне он, везде полный порядок!"
После целого дня ожидания на вокзале и беготни по городу за разрешением на выезд мы в конце дня втиснулись в один из трех стоявших у вокзала поездов, отправлявшихся в Брест. Время отхода неизвестно. Никакие расписания не соблюдаются. Пойдет ли поезд дальше Бреста, не установлено. Мы заняли места в вагоне третьего класса, но довольно чистом и, что особенно было важно, наполнившемся, на наше счастье, чистой публикой. В этом вагоне нас в семь суток (!) довезли до Москвы. Но мы все время находились в неизвестности, пойдет ли поезд дальше данного перегона, и на каждой станции приходилось справляться о том у дежурного по станции. После Бреста нам стали встречаться воинские поезда, и чем дальше, тем чаще. Солдаты держались молодцевато. Пели песни. В вагонах чисто. Все в приборе. На меня, опасавшегося, что мы не сможем благополучно провести мобилизацию, эта движущаяся на защиту границ армия производила внушительное впечатление. "Россия всегда оказывается выше наших ожиданий!" -- думал я дорогой.
Но эти тысячи людей, двинувшиеся в путь, поедали на своем пути все, что им попадалось. На второй день мы уже на себе почувствовали производимое ими опустошение. На станционных буфетах все съедено. Окрестное население приносило продукты, но и они исчезали в мгновение. Становилось страшно, что мы не пропитаемся дорогой. Стояла невыносимая жара. Среди пассажиров начались кишечные заболевания. Два ребенка в соседнем вагоне умерли от поноса. Заговорили о холере и о карантинах...
Со встречного поезда мобилизованные перебросили нам последний номер газеты "Русское слово", который тут же из рук в руки стал передаваться по вагонам нашего поезда. Предупредительность и внимание друг к другу случайно встретившихся, не знакомых между собой людей -- это было тоже новое, приятно поразившее меня впечатление от родины. Помнится, в газете я прочел сообщение о выступлении на каком-то собрании психиатра профессора Н.Н. Баженова, из которого я понял, что кадеты заняли по отношению к войне оборонческую позицию.
Свободное копирование
