Глава 8
БЕЗ СЕРЕЖИ (1909 -- 1914)
Памятник на могиле Сережи
Для памятника на могиле Сережи мы обратились к скульптору Андрееву, автору гоголевского памятника на Пречистенском бульваре, а впоследствии памятника Островскому на Театральной площади. Сережино надгробие ему удалось, а барельеф все находили передающим черты брата. Надо при этом сказать, что на таком грубом материале, как серый крупчатый финляндский гранит, наши великорусские лица, лишенные резких черт, конечно, передаются нелегко. Андреев долго работал над барельефом. Делал его в гипсе, отливал в бронзе раньше, нежели высекать в граните. Мы с Софией Яковлевной часто бывали в его мастерской. Он приглашал и сестер моих, желая уловить фамильные особенности в наших лицах. Мастерская Андреева находилась в Старо-Конюшенном переулке на Арбате, в обширном владении Орлова, в глубине двора, и к ней вела чуть заметная тропинка. Перед самой мастерской были разбросаны обломки каменных глыб, среди которых высоко разрослись лопухи. В двух шагах от арбатской пыли и сутолоки это производило освежающее впечатление. Раз как-то зимой мы переходили этот двор, направляясь в мастерскую, среди сугробов снега. Два рабочих громадными молотками разбивали в куски наваленные в снежные кучи гипсовые головы, среди которых я признал громадный бюст Льва Николаевича Толстого, незадолго перед тем так понравившийся мне на вечере в память Льва Николаевича в Большом зале консерватории. Войдя в мастерскую, я сказал художнику, что в снег на разлом, очевидно, по ошибке, вынесен и бюст Толстого. "Да что же мне с ним делать? Ведь такие этюды меня из мастерской выживут!" Я так энергично защищал бюст от уничтожения, что получил его в подарок и на следующий же день водворил его у себя на квартире. Все бывавшие у меня любовались этим эскизным бюстом. Места он, однако, действительно занимал много. Когда Университет Шанявского построил себе собственное здание, я подарил бюст этот Университету. Он был установлен на высоком деревянном постаменте в верхней аудитории, которую и стали называть по бюсту Толстовской.
Мне казалось, что бюст таких размеров и такой выразительности будет очень эффектен на воле, где-нибудь, например, в костинском парке. Я говорил с Андреевым о заказе такого бюста из какого-нибудь материала, выдерживающего влияние погоды, но почему-то план установки бюста в костинском парке не состоялся.
Вскоре затем мне пришлось посещать мастерскую другого московского скульптора, Волнухина. Для вестибюля нового здания Университета Шанявского ему был заказан бюст Альфонса Леоновича Шанявского. Мне думалось, что в Университете надо поставить двойной бюст или высоковыпуклый горельеф обоих супругов Шанявских, соединенных в одной общей композиции, как во многих римских надгробиях, иногда очень выразительных и значительных. Но уговорить Лидию Алексеевну не представлялось возможным. Заказ был дан Волнухину по ее желанию, так как ей очень нравился его Иван Федоров у Китайской стены.
В подобных случаях в суждениях близких людей бывает большая разноголосица относительно сходства художественного изображения, будь то портрет, рельеф или бюст. Мне припоминаются горячие дебаты, которые велись в комиссии по сооружению памятника на могиле С. А. Муромцева, председателя Первой Государственной Думы. Когда Трубецкой представил нам в гипсе свой бюст Муромцева для этого памятника, то многие находили его недостаточно похожим. Н. В. Тесленко так прямо высказывался за то, чтобы отвергнуть проект Трубецкого. Серову и князю Щербатову пришлось энергично выступить в защиту работы Трубецкого, украшающей теперь кладбище при крематории, при бывшем Донском монастыре. Это одна из лучших в Москве скульптур, а сколько она тогда вызвала волнений! Правда, Трубецкой в своем бюсте, если можно так выразиться, передал преимущественно европейскую, западную сторону головы Муромцева, не отобразив одновременное существование в этой красивой, с правильными и строгими чертами голове ее азиатскую восточную сторону. Кто знавал лично Муромцева, конечно, замечал, как иногда неожиданно выступали в его лице монгольские какие-то черты. Но в памятнике первого председателя Первой Государственной Думы такая европеизация была, пожалуй, уместна: ведь Дума означала победу западничества не только над азиатчиной, [...] {Далее часть текста утрачена.}.