Из письма М. В. Сабашникова к С. В. Сабашникову:
"(Копия, I, 201)
Костино 19.VI. 06
После того, как мне не удалось восстановить работы в субботу, я объявил в воскресенье о намерении совсем закрыть завод, вследствие критического положения, в какое он поставлен забастовкой на плантациях. В понедельник, вторник и среду производился поголовный расчет всем мастеровым и рабочим. Это была последняя мера, какая имелась в моем распоряжении. Я был вынужден к ней вследствие действительной невозможности оставить завод в том положении, в каком я его застал. Многие рабочие, живущие у нас на казармах, не стеснялись харчеваться у нас на заводе в качестве хотя и бастующих, но не уволенных еще рабочих, а дни проводить на своих работах, кося сено для себя. Затем [...] {Пропуск в тексте.} не знающей границ своим требованиям, и приостановка прорывки и проверки бурака в самое горячее время являлись серьезной угрозой для всего производства; оно становилось весьма проблематичным, как вследствие опасности новых "слепых" забастовок, так и опасности потери бурака по причине несвоевременной его полки. Прибегая к поголовному расчету, я объяснил забастовщикам, что делаю это именно по указанным соображениям, а не с целью репрессий против них. Я не скрывал от себя, однако, что в этой мере заключалась хотя и мирная, но весьма сильная репрессия. Эти дни расчета были жестокими днями. Люди, иногда с самого основания завода работавшие в нем, оказывались вдруг без крова, хлеба и заработка, с многочисленными семьями, с уверенностью нигде больше вскоре не пристроиться. Отчаяние и слезы царили в значительном большинстве семей забастовщиков. Поодиночке и целыми группами приходили они ко мне, прося взять решение назад и "дать гудок", уверяя, что по первому же гудку все станут на работу на прежних условиях. Я обстоятельно и стараясь быть понятым, разъяснял каждому, что вести дело в зависимости от случайного настроения нельзя. Если бурак погибнет, то при всем желании нельзя будет пустить завод.
Впрочем, не все дорожили возобновлением производства. На деревне старики говорили, что в случае прекращения завода не будут сеять бурака, земля подешевеет, и мужикам будет легче. Молодежь не соглашалась с ними. Затем из дальних рабочих оказались упорными, убежденными забастовщиками -- плотники и каменщики. Они взяли расчет без разговоров и уходя заявили, что пойдут в Питер и на пути будут останавливать все встречающиеся им заводы и заведения. По мере того, как эти элементы оставляли нас, реакция против забастовки стала сказываться все сильнее. В Касторной мужики, сеющие для завода бурак, избили одного парня, который рекомендовал им, в случае закрытия завода, скормить бурак коровам. Заводские рабочие уразумели из разговоров со мной, что остановка завода -- не месть с моей стороны, а вызвана боязнью не иметь бурака для производства, пошли на деревню агитировать в пользу возобновления работ. Они встретили благоприятную почву для своей агитации, так как бабы весьма желали идти брать полтинники за день на плантациях, мужики серьезно стали уже раздумывать о потере заработков, в случае приостановки завода, а старики, мечтавшие о возвращении к старине, когда земля стоила без завода 8 руб. десятина, уже встречали возражения, что тогда придется бросить сапоги и ходить в лаптях. В среду на плантации явилось уже много полольщиц, да и рабочие в экономиях стали возвращаться на службу. Ввиду оборота настроения в пользу завода, я предложил всем желающим стать на работу в заводе записываться вновь в конторе завода. В среду же вечером записалось более 100 человек мастеровых. В среду ночью я уехал в Курск, заявив мастеровым, что уполномочил Ал. Ив. пустить завод, лишь только работа на плантациях пойдет нормально. Теперь по телеграмме я знаю, что завод пущен в пятницу и что в экономиях, кроме Бардаковской, все работы идут полным ходом.
Так кончилась наша любимовская забастовка. То обстоятельство, что забастовщики наши не выиграли, дает надежду, что эта стачка послужит хорошим уроком и убережет нас несколько от необдуманных и неосмысленных забастовок.
Впрочем, на это надеяться слишком не следует. И у нас, и на Мариинском заводе забастовки были вызваны общим политическим положением, и идея "подмогнуть Думе", несомненно, носилась в умах забастовщиков. Затем забастовка носила преимущественно аграрный характер, хотя в числе требований аграрные требования и не выделялись. Вообще по требованиям, предъявленным забастовщиками, нельзя судить о забастовке. Теперь у нас забастовка разрешилась, но в наших окрестностях она лишь начинается. Я имею телеграмму, что у Раппа вышло даже столкновение между драгунами и крестьянами.
Затем забастовочное движение крестьян охватило огромный район. Добрая половина уездов Курской губернии им охвачена. Между прочим, и у Якушкина в имении неладно. Сначала он получил от своего управляющего депешу о начавшейся забастовке, а потом другую о том, что имение во власти забастовщиков. Надо надеяться, что и там дело кончится миром, как и у нас. Вообще крестьяне у нас не проявляли ни малейшей склонности к насилию.
Я пишу тебе из Костина, куда приехал на воскресенье и понедельник. Здесь сейчас Евгений Евгеньевич Якушкин с Володей, Евгения Павловна с другими Якушкиными у М. И. Берлинерблау в Мещерском. Мы с Евгением Евгеньевичем вспоминаем дни, проведенные нами с тобой и Николаем Васильевичем в Костине. Особенно часто возвращались к лету, проведенному вместе с м-ль Бессон.
Последние письма Николая Васильевича меня [...] {В рукописи пропуск части текста.} делаешь заметные шаги к поправлению. Мы здесь за каждым твоим успехом следим и каждому успеху радуемся.
Ну, до свидания. На днях напишу еще
Твой".
Из множества людей, с которыми в эти тревожные дни и вкупе, и в отдельности привелось говорить, мне особенно врезались в память два образа -- дед Николай и Никита-плотник.
Невысокого роста, с седой раскинутой в обе стороны бородой, в светлом нагольном полушубке, невзирая на жаркую пору, старый дед из деревни Любимовки с первого взгляда, пожалуй, привел бы на память святочного деда Мороза, если бы не его огромная сучковатая палка, которой он весьма непринужденно размахивал в особо острые моменты, а главное, если бы мы его по прежнему его поведению хорошо не знали как заядлого бездельника! Не имея прямого отношения к заводу, он все же не пропускал ни одного собрания; сначала держался обыкновенно незаметно сзади других с тем, чтобы, выждав подходящую минуту, выскочить внезапно вперед со своей палкой и сорвать собрание каким-нибудь непримиримым возгласом. Озорному деду, видимо, страшно было, что дело может, пожалуй, обойтись мирно, без потасовки... С неорганизованными крестьянами и рабочими маневр деда по срыву собрания обычно удавался. Пришлось ему, впрочем, натолкнуться и на отпор, как в беседе моей с плотничьей артелью.
То были люди пришлые, великороссы, бывалые, сплоченные, в данный сезон побывавшие уже на нескольких заводах. Беседа с ними велась в яблочном саду директора. Сразу выявилась группа убежденных и сплоченных людей. Забастовка для них имела исключительно политический характер. Мои возражения на выставленные экономические требования их нисколько поэтому не смущали, так как не в экономических требованиях была сила. Высокий, красивый, с длинной черной бородой плотник Никита степенно говорил мне, что страдания народа достигли предела, дольше терпеть нельзя, наступила минута, когда народу открывается возможность по своей воле устроить свою жизнь, если это не удастся, то жить дольше не стоит! Сказано было сильно. Было, очевидно, выстрадано. Когда я указал, что Государственная Дума приняла на себя заботу об облегчении положения трудящихся, и сослался на газетные сообщения, то Никита сразил меня словами: "Я, Михаил Васильевич, неграмотен -- газет не читаю".
Между этими двумя крайними флангами -- "сознательным" красным рабочим и бессознательным кандидатом в черную сотню -- были тут и молодые люди, сочувствующие разыгравшейся забастовке в ответ на горемыкинскую декларацию, и степенные служащие, после бывших осенью погромов опасавшиеся за жен и детей, бабы-полольщицы, видевшие, как бурак грозит "стечь", плантаторы-крестьяне, вложившие в бурак свой труд и свои средства...
Свободное копирование
