Первая революция. Гибель Сережи - 21

Сельскохозяйственная забастовка 1906 года

По возвращении из Петербурга в Москву я получил из завода срочную телеграмму о разразившейся в уезде сельскохозяйственной забастовке с просьбой приехать, что я и исполнил немедленно. Кучер Иван, выехавший за мной на станцию, сказал мне, что забастовка по всей округе, охватила несколько уездов, обнимает все роды работ вплоть до домашней прислуги. Скот и лошади сначала не получали корма и воды, но затем, по решению забастовочного комитета, было налажено их обслуживание. Иван выехал за мной тоже по решению забастовочного комитета. Мы тронулись. Все кругом представляло необычный вид. В полях не производилось никаких работ. Не было видно по дорогам обычных в то время обозов с углем и другими материалами, направляющимися на завод. Улицы деревень на нашем пути были запружены бездействовавшим народом. Мне показалось, что крестьяне и крестьянки, через толпы которых нам приходилось в деревнях пробираться, смотрели на меня с нескрываемым любопытством. Но вот показался завод. На заборе, окружавшем его территорию, как воробьи расположились бастующие "девки" в их пестрых одеждах, что представляло довольно красочную картину. Директор, к дому которого меня подвёз Иван, сказал мне, что забастовка перекинулась к нам из Сумского уезда и в нашей округе вспыхнула сначала в Мариинском заводе, где к тому были экономические основания. Протекает забастовка совершенно мирно и носит безусловно политический характер -- поддержки Думы Государственной. "Подмогнуть Думе" -- говорили сами бастующие. Предъявляемые требования очень многочисленны, разнородны, не согласованы между собой, часто обнаруживают полное незнание со стороны авторов действительного положения дел на месте. Так, предъявляется требование о введении на заводе 8-часового дня, установленного у нас уже более года тому назад. Требуется организация бесплатной медицинской помощи для фабрично-заводских рабочих, тогда как с основания завода еще сестрой Ниной заведена была хорошая больница, обслуживавшая бесплатно не только рабочих и служащих завода и экономии, но и все окрестное население.

У нас инициатива забастовки шла от плотников и каменщиков, людей пришлых. Постоянные служащие и мастеровые втянуты были в нее общим движением. Когда затем сняты были "девки", на плантациях забастовка приняла характер сельскохозяйственный.

На заводе в этом году производился лишь текущий ремонт, исподволь к предстоящему производству. Без большого ущерба работы могли быть прерваны на неделю или десять дней. Но не то в имениях. Не говоря о том, что неубранное сено прело и пропадало, бурак на плантациях -- главный жизненный нерв всего предприятия -- требовал безотлагательной прорывки и в случае дальнейшего промедления в проведении этой операции грозил "стечь" и пропасть.

Надо было найти способ к немедленному возобновлению прорывки. Подошедший пешком из Офросимовки управляющий Н. И. Синькевич добавил, что забастовка далеко не у всех бастующих встречает сочувствие. Дальние "девки", например, боятся, что их отпустят по домам, и они лишатся своего сезонного заработка.

В создавшихся условиях трудно было выдумать что-либо путное. Мой вызов сюда состоялся по желанию бастующих. Этим как бы предопределялось устройство с ними совещаний для выслушивания их требований. Я решил безотлагательно приступить к таковым сначала на заводе, потом по экономиям. Совещание общее на заводе прошло совершенно бесцветно. Переговоры по цехам тоже не приводили ни к чему. Сходки по экономиям и деревням протекали при величайшем напряжении, но в общем мирно. Впрочем, Н. И. Синькевичу, вызвавшемуся провожать меня в эти выезды мои, когда он как-то пробирался ко мне через толпу окруживших меня и беседовавших со мною крестьян, кто-то из толпы сказал сквозь зубы: "Выпустить бы ему кишки". Тяжелое впечатление от этой жестокой выходки усугублялось еще тем, что при разговоре по телефону Н. И. Синькевич случайно, вследствие перепутавшихся проводов, услыхал чужой разговор. Неизвестный, голос которого показался Н. И. Синькевичу хорошо знакомым, сообщая своему собеседнику последние новости, резюмировал: "Барометр падает на террор".

На сходках в деревнях я заметил, что сказанное мною на заводе уже передано кем-то сюда и служит предметом горячих споров среди бастующих. В Ржевщине "девки" меня спрашивали, почему я хочу закрыть завод, когда они ничего против завода не предпринимают. Я отвечал, что, как им хорошо известно, не о закрытии завода я заботился, а о том, чтобы его пустить: для того бурак мы посеяли, для того возили на завод камень и уголь, для того завод ремонтировали. Все это делалось у них на глазах, и кто всю эту подготовку прекратил и грозит сорвать производство, как не они сами? Это произвело громадное впечатление. Бабы застрельщицы, пока я говорил, неоднократно оборачивались к стоявшим тут же мужикам, ругая и попрекая их. Мужики же стояли, опустив головы, и ничего не говорили. Было очевидно, что бабы боятся лишиться своего главного, независимого от мужиков, бабьего заработка.

Вечером я присел отдохнуть у окна в доме директора, перебирая впечатления минувшего дня и соображая, что дальше делать, когда кто-то едва слышно постучал снаружи в стекло. Наш инспектор плантации, уже упоминавшийся здесь Иван Орестович, безобидный скромный старичок, страдающий жесточайшим ревматизмом, но тем не менее весьма подвижный, делал мне знаки, чтобы я вышел в директорский сад. Когда мы встретились в гуще яблонь, старик прежде всего посоветовал мне никогда не садиться у освещенного окна, не спустив занавесок. Затем он сообщил мне, что руководители забастовки каждую ночь собираются на квартире заводских наших фельдшериц. Отсюда исходят все лозунги и распоряжения по забастовке. Если накрыть руководителей всех вместе, то движение сразу спадет. А я-то ломал себе голову, как достукаться до действительных, скрывавшихся руководителей движения, чтобы уговорить их не доводить до непоправимой катастрофы -- гибели всех плантаций! Ведь разрешил же забастовочный комитет обслуживать скот и лошадей. Нужно и в отношении бурака принять аналогичное решение. Я поспешил назад в дом, чтобы никто не заметил моей встречи со стариком. Меня уже искали по всему дому. Из Суджи звонил исправник, и надо было установить, что ему отвечать. Я просил дать наш стереотипный ответ: "Забастовка протекает мирно, порядок не нарушается", -- когда в кабинет директора, где стоял телефон, вошел наш заводской врач Виктор Оттонович Миллер. Он слышал, что мы говорили с Суджей, и когда я, отведя его в сторону, сказал ему шепотом о роли наших фельдшериц, он, естественно, заключил, что об этом телефонировал мне исправник. Добрый человек сразу заволновался, что фельдшериц арестуют. "Но они еще успеют бежать", -- сказал я. В следующую ночь обе барышни в докторской бричке мчались окольными дорогами на дальнюю станцию. Недели через три я получил от них из Харькова полное упреков письмо. Я, видите ли, знал, что никто их не собирался арестовать, и предательски пустил этот слух, чтобы их напугать. Я переслал это письмо в Канн Сереже и Николаю Васильевичу, приглашая их развлечься комизмом наших приключений.

Впрочем, роль этих барышень для меня так и осталась невыясненной. Может быть, она сводилась лишь к тому, что они предоставляли свою квартиру для совещаний. Во всяком случае, забастовка тянулась и после их исчезновения. Она стала быстро распадаться, когда приступлено было к расчету рабочих на заводе.

Забастовка распалась сама собой естественным ходом событий и в силу обнаружившегося противоречия интересов среди самих бастующих. При этом работы возобновлялись в порядке, обратном тому, в каком они прекращались в начале забастовки. Первыми приступили к работам, хотя и оглядываясь робко на завод, полольщицы на плантациях, затем экономические рабочие и уже в последнюю очередь -- мастеровые на заводе. Плотники же, взяв расчет, всей артелью пошли "в Москву", как они сами сказали, чтобы снимать с работы на пути всех рабочих!

Я подробно описал весь ход событий в письмах к брату Сереже и к Софии Яковлевне. Копии этих писем сохранились у Софии Яковлевны и в моих копирных книгах (10.VI.06, 11.VI.06, 13.VI.Об, 19.VI.06). Они содержат много любопытных подробностей, совсем было мною забытых и потому пропущенных в настоящем описании, писанном мною, как и все прочие отрывки, на память.

Сережа, как теперь оказывается, посылал мои письма А. И. Чупрову для прочтения. Мне было очень приятно теперь (1939) увидеть, что Александр Иванович, возвращая Сереже мои письма, в письме к Ольге Александровне Сперанской вполне одобрял мои действия во время сельскохозяйственной забастовки.