Первая революция. Гибель Сережи - 7

 Ранение брата Сережи

Лето 1905 года предвиделось хлопотливое. Предстояли всякие разъезды. По участию нашему в общественном движении ни Сережа, ни я, мы не хотели надолго отрываться от Москвы. Мы с Софией Яковлевной решили устроить детей на лето в близком от Москвы Костине вместо отдаленного Никольского. В начале мая мы перевезли их туда с бабушкой Софией Николаевной. Сережа, избранный в гласные Московской городской думы, был очень занят в городской думе. В мае подготовлялся съезд городских и земских деятелей, и Сережа несколько раз ездил в Петербург для переговоров с тамошними гласными. Вернувшись из своей последней поездки, он сказал мне, что в Москву из Парижа приехал доктор Балле, знакомый брата Федора, имевший к Федору денежную претензию. Балле желал с нами говорить. Было условлено, что я приму его 23 мая. Но по какому-то делу я был вызван на этот день в Петербург. Чтобы не затягивать приема, Сережа уведомил доктора Балле, что будет ждать его у себя на квартире в условленное время -- 3 часа дня 23 мая. Мой отъезд, однако, был отменен, я остался в Москве, и даже в 12 часов 30 минут 23-го мы с Софией Яковлевной завтракали у Сережи. Он был очень бодр и весел. Мы много говорили и почти не заметили, как приблизился час, назначенный доктору Балле. Сережа шутливо выпроводил нас со словами: "Глупо будет, если доктор Балле вообразит, что мы собрались всей семьей его принимать". София Яковлевна пошла к Скибневским. Я по делу отправился в Общество взаимного кредита, а оттуда в контору.

Около 4 часов меня в конторе вызвали к телефону. Швейцар дома Ленгольд, в котором мы жили, звал немедленно приехать "с Сергеем Васильевичем очень неблагополучно". Разумеется, я кинулся со всею возможной поспешностью. Швейцар Петр, будто поджидая меня, стоял у подъезда. Пока я вбегал по лестнице вверх, двери в квартирах приотворялись на щелочку, и на меня выглядывали испуганные лица. Сережина квартира была в самом верхнем этаже. Дверь в нее была настежь открыта. Сережу я нашел распростертым на полу столовой, в луже крови, с изрезанными пальцами рук и несколькими револьверными ранами в голову. "Доктора, доктора!" -- твердил он. Но растерявшиеся кухарка и швейцар доктора еще не вызывали. С чужого телефона я сейчас же пригласил хирурга С. М. Руднева, имевшего поблизости хирургическую лечебницу в Серебряном переулке. Через полчаса мы с С. М. Рудневым в карете медицинской помощи везли Сережу в Серебряный переулок, принимая все предосторожности, чтобы избежать тряски...

Перед тем как покинуть Сережину квартиру, я заглянул в соседнюю со столовой комнату -- Сережин кабинет, где, как мне сказали, находился "убийца". На полу лежал бездыханный труп доктора Балле. Разъяснений не требовалось. Получив от Сережи подтверждение того, что ему давно было известно, что брат Федор разорен окончательно, доктор, раздосадованный потерей за Федей своих денег, набросился на не повинного ни в чем Сережу. Совершив непоправимое, он покончил с собой, приняв яду и выстрелив себе в висок.

Как я впоследствии узнал, доктор Балле по приезде в Москву посетил профессора-психиатра доктора Н. Н. Баженова и известных адвокатов В. А. Маклакова и О. Б. Гольдовского и советовался с ними. На всех их, как они потом говорили, он произвел впечатление маньяка. Однако никому из них не пришло в голову предупредить Сережу о состоянии доктора Балле, несмотря на то, что как раз в эти дни они неоднократно, иногда даже по нескольку раз в день, встречались с Сережей по случаю предстоявшего съезда земских и городских деятелей. Убийство с последующим самоубийством было тщательно подготовлено доктором Балле. Был ли этот план им самим задуман или инспирирован маньяку кем-либо из других парижских кредиторов Федора Васильевича? Они ведь могли ожидать себе определенных выгод от этого злодейства: в случае смерти Сережи часть его состояния, не будь завещания, по наследству перешла бы к брату Федору, т. е. была бы разверстана между его кредиторами. Это обстоятельство Сережа сразу учел, несмотря на поразившие его раны.

В лечебнице Сережу отнесли прямо в операционную. Оказав пострадавшему неотложную помощь, С. М. Руднев шепнул мне: "Трещина в основании черепа. Опасность очень большая. Он хочет составить завещание. Не откладывайте ни на минуту исполнения его желания. Он очень волнуется". По телефону я вызвал нашего юрисконсульта А. В. Шилова с нотариусом В. А. Лебедевым, которые, выслушав распоряжения Сережи, немедленно составили завещание. Затем В. А. Лебедев, бледный как полотно, с трясущимися руками, дрожащим голосом прочел Сереже текст завещания в присутствии А. В. Шилова и приглашенных свидетелей.

Сережу также беспокоили находившиеся у него на квартире конспиративные бумаги "Союза Освобождения". Прибывшая от Скибневских София Яковлевна, наклонившись к больному, получила его указания и поспешила в Гагаринский переулок. Она застала на квартире Сережи пристава за составлением протокола. Ей удалось все же вынести из квартиры указанные Сережей документы.

По моей просьбе София Яковлевна съездила уведомить о случившемся Екатерину Алексеевну Бальмонт. Я послал телеграммы Кате, Нине и Николаю Васильевичу. Наступила ночь. Опасаясь ежеминутно катастрофы, мы с Софией Яковлевной просидели в лечебнице до утра на ступенях большой парадной лестницы. Из палаты доносились стоны и хрип больного. Он часто бредил.

Весть о происшедшем в тот же день обежала весь город. На следующее утро были сообщения в газетах. Друзья и знакомые по телефону и лично справлялись о положении раненого. Оно оставалось опасным. Только через неделю уже по приезде в Москву сестер и Николая Васильевича приступил С. М. Руднев к операции извлечения пуль. Одна, застрявшая у позвоночника, была вынута под кокаином. Чтобы вынуть застрявшую в задней части черепа, пришлось оперировать под хлороформом. Во время этой операции обнаружилось присутствие гноя в ране, и С. М. Руднев удалил часть сосцевидного отростка. После операции сначала казалось, что состояние раненого значительно улучшилось. Однако через три недели температура вновь поднялась. Где-то продолжался гнойный процесс. Встал вопрос о новой операции. По совету М. И. Берлинерблау мы по телеграфу вызвали из Берлина профессора Краузе, который в то время стал известен своими необычайно смелыми и удачными операциями мозга и черепа. Сделанная им операция, казалось, опять принесла пользу, но через несколько недель снова поднялась температура. Мы вторично пригласили профессора Краузе. Моя телеграмма не застала его дома в Берлине, но нагнала его на автомобильной экскурсии на юге Франции. Он немедленно прервал свое путешествие и, сдав автомобиль шоферу, экспрессом приехал в Москву. Сделав новую (третью операцию черепа) и предвидя возможность новых осложнений и возобновления гнойного процесса в костях черепа, профессор Краузе посоветовал перевезти Сережу в Берлин, где Сережа мог бы быть под постоянным его наблюдением. Так мы и сделали, и в конце августа Николай Васильевич в сопровождении доктора И. А. Машина перевез Сережу в Берлин. Туда же поехали Катя с Ниной. Я остался в России руководить делами.

В промежутках между описанными операции в Москве Сережа держал себя удивительно бодро, возбуждая своим мужеством и присутствием духа общее восхищение. Он охотно принимал в своей палате многочисленных посещавших его друзей и знакомых. Кроме родных и Николая Васильевича, постоянно дежуривших у его постели, раненого ежедневно с трогательным постоянством навещал В. Е. Якушкин. Часто бывали М. Я. Герценштейн, Н. Н. Щепкин, Н. Н. Львов, Д. И. Шаховской, В. И. Вернадский, С. Н. Трубецкой, И. И. Петрункевич, познакомившиеся с Сережей по "Союзу Освобождения", земским съездам и Городской думе. Они подробно осведомляли его о ходе общественной и политической жизни. Постоянно забегали товарищи -- С. П. Ордынский, С. А. Котляревский, М. Г. Лунц. У постели раненого при его живейшем участии происходили совещания об учреждении Университета Шанявского, о чем я расскажу ниже особо.