Утром я пересчитал оставшиеся рубли. И понял, что за гостиницу мне уже не расплатиться. Снимая комнату, я предупредил, что пробуду здесь дней десять. Что ж, это время я, пожалуй, мог быть спокойным… Ну а потом? Когда срок истечет? Если я не раздобуду денег, не получу гонорар-то… Но об этом мне даже думать не хотелось.
Разбитый, с головной болью, спустился я в ресторан (надо было похмелиться, поправиться) и заказал стакан водки - последний! И отбивную с горошком - тоже последнюю! Отныне с ресторанами приходилось проститься. И вообще - со всякими закусками и выпивками; начинается режим строжайшей экономии.
С этого момента я вынужден был вести унылую нищенскую жизнь - приберегая и учитывая каждую копейку.
* * *
Вот так я и дотянул - в унынии - до дня нашей встречи с Ириной. Она сказала:
- Пока - все хорошо. Стихи одобрены, подписаны в печать - и уже в наборе. Я запланировала их на воскресный номер. Ну, а дальнейшее зависит не от меня; материалами, сданными в набор, распоряжается секретариат… Да вы это и сами знаете, что мне вас учить!
- Конечно, - проговорил я, - знаю. Воскресный номер, это ведь - завтра?
- Ну, да. Подождем, посмотрим. Надеюсь, никаких сюрпризов не будет.
- Я тоже надеюсь. Хотя… Должен сказать, что сюрпризы - это моя специальность. Они на меня валятся всю жизнь. Беспрерывно. И нет мне от них отдыха…
- Но если так, вы счастливый человек!
- Как сказать, - усмехнулся я, - как сказать. Если бы сюрпризы были добрые…
- Все равно. Неужели вы не понимаете - а еще романтик?! Ведь самое страшное, по-моему, жить монотонно, скучно; без сильных страстей, без перемен и неожиданностей.
И опять я - сквозь табачный дым - уловил текучий и странный блеск ее глаз.
Она курила, облокотясь о стол, держа папироску в кончиках пальцев. А я не курил! Не мог. Не имел папирос. В кармане у меня, правда, была насыпана махорка - мелко нарезанные, вонючие, табачные корешки. Это был самый дешевый сорт табака. Самый плебейский! И демонстрировать его перед работниками газеты я сейчас не хотел. И был прав, по-своему. Для приезжего москвича, столичного поэта, такая деталь была бы весьма странной.
Я страдал и томился. Но и попросить у нее папироску я тоже не решался; безотчетно стеснялся чего-то. Ах, как портит нас нищета, как она нас приземляет! Что бы мы ни делали и ни говорили, мы не можем о ней забыть ни на миг. Невольно впадаем в фальшь, переполняемся комплексами, перестаем воспринимать вещи просто…
Дверь кабинета растворилась: заглянул, поблескивая очками, Лева. Он был теперь подтянут, деловит - и ничем не напоминал того, вчерашнего, выпивоху и ерника.
Он тоже - курил! Какую-то сладкую сигарету. И небрежно посасывая ее, улыбнулся, стоя в дверях:
- Ирина, вы чего тут застряли? Перерыв! Я в буфет бегу… Занимать для вас очередь?
Меня Лева словно бы и не узнал. Кивнул мне вежливо и суховато и больше уже не смотрел в мою сторону.
- Займите, - сказала Ирина. - Это очень мило, что вы так заботливы.
И потом - поворачиваясь ко мне:
- Пойдемте с нами, а? Вы ведь никуда не торопитесь?
- Вот как раз - тороплюсь, - возразил я. - Занят, понимаете ли. - И поднялся поспешно. - Благодарю. Как-нибудь потом.
В коридоре я простился с ними и пошагал к выходу. - Но вдруг Ирина окликнула меня. И подойдя вплотную, проговорила, понижая голос:
- Ну, а вечером - вы тоже заняты?
- Да вроде бы нет…
- Тогда приходите ко мне ужинать.
- Не знаю, - забормотал я, - стоит ли? Как-то неловко… При чем здесь ужин?
- Как, то есть, при чем? - сказала она, внимательно разглядывая меня. - Ужин - дело хорошее… Посидим, поболтаем, проведем вечер… Договорились?
- Н - ну что ж, - сказал я, - ладно.
Она сейчас же извлекла из сумочки блокнот - что-то чиркнула там. И протянула мне вырванную страницу:
- Вот адрес. Значит, к девяти… Буду ждать!
Свободное копирование
