По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову - 78

28--31 октября

   За три дня, что я пробыл в Порт-Артуре, я увидел, правда, все, но разобраться во всем этом трудно.

   Чувствуется, что это все только самое первичное начало того, чему конец не нам увидеть.

   Общее впечатление такое: люди пришли, дальше что?

   -- Здесь, с этим только полуостровом, узким, как нога, только и поставить одну ногу, а другую куда? На одной долго не простоишь... Только здесь ничего серьезного не получишь.

   Что надо для серьезного?

   И вам говорят военные люди:

   -- Надо изгнать японцев из Кореи, чтобы поставить и другую ногу, чтобы иметь такой по крайней мере порт, как Шестаков[1].

   У каждого своя специальность, и что другое говорить военным?

   В общем, впечатление недавно завоеванного края -- обстановка, напоминающая немного Болгарию после войны[2], во время оккупации.

   Но там было проще. Очевидно, здесь наша задача не столько победить, сколько внести культуру. Какую культуру? Чувствуется два противоположных направления. Одно за то, чтобы признавать за побежденными без войны китайцами полную равноправность, их право жить, как они хотят жить; за это направление моряки с Шестаковым во главе и инженеры путейские во главе с очень умным, талантливым и очень дельным инженером Кербедзом.

   Другое направление за то, что мы, русские, пришли сюда жить, и будем жить, и заставим все и вся сообразоваться с нами, и ни с кем сообразоваться не будем.

   В этом направлении многое уже сделано и, вероятно, все остальное сделается: энергично вводится русское денежное обращение, уже принят в торговлю русский вес.

   И то и другое значительно удорожило жизнь. Дороговизна жизни растет очень.

   Говор местных людей удалось послушать в первый же вечер нашего прибытия в Порт-Артур за ужином в общем зале.

   За соседним столом ужинала группа военных самого пестрого состава: артиллеристы, военные инженеры, просто военные.

   Какой-то адъютант, человек лет сорока, с мрачными энергичными глазами, с торчащими ежом густыми седеющими волосами, морщил свой маленький лоб и, жестко вычеканивая слова, долбил:

   -- А я китайца бью, бил и буду бить, потому что иначе это будет не дело, а черт знает что.

   -- А если не велят?-- бросил маленький блондин -- артиллерист -- и раздраженно закрыл, свои большие бледные глаза.

   -- А не велят, так сами и пожалуйте делать.

   -- Вас просят.

   -- А меня просят,-- я иначе не умею.

   -- Глядя на вас, и солдаты бить станут,-- небрежно говорит ему красивый, выхоленный военный инженер.

   -- И бьют.

   -- Не приказано,-- отвечает не спеша инженер,-- и зачем? Зачем я стану подвергать себя ответственности: не приказано. Я человек закона: не приказано. Пусть работа вместо четырех тысяч стоит сорок тысяч: не приказано. И ни я, ни мои солдаты пальцем не трогают. Лежишь -- лежи... не приказано.

   А на другой день инженер путейский доказывает мне, что китаец работает не хуже русского, но только не поденно, а сдельно.

   -- Китаец и без того работает за грош: сорок копеек куб обыкновенной земли -- цена неслыханной дешевизны. Но сдельно не хотят им сдавать работы, а гоняют на поденную,-- платят, правда, пятнадцать-- десять копеек в день, но куб вгоняют в десятки рублей... И факт, что на всё цены растут здесь неимоверно и будет то же, что и во Владивостоке.

   По утрам мы пьем кофе в одной булочной, где подают не консервы, а настоящее молоко. Там же пьет свое кофе какой-то иностранец, типичный и характерный.

   -- В английских колониях цены не растут,-- англичане приходят, чтобы взять, а не дать. У русских же наоборот, цена сразу поднимается до того, что никакого дела, нельзя делать... Русские дают, но не могут, не умеют брать.

   -- Правда, что англичане дерутся?

   -- Это глупые сказки... Я хорошо знаю англичан: это единственная нация, которая умеет вести дело колоний. Нигде нет таких удобств, той дешевизны, нигде вас не ставят так лицом к делу и нигде не дают столько прав. Англичанин каждому, дает свободу и только помогает делать дело, а все остальные, кроме Бельгии еще, нации провалились в колониях, не исключая и Франции... Здесь, в колониях, Франция спела свою песенку, как все латинские народы[3]: сами французы это отлично сознают... При нашей жизни мы еще увидим, как из рук французов уйдут все их колонии,-- вот так же, как из рук испанцев... Будущность за англичанами, со временем, за немцами...

   Симпатичный уголок Порт-Артур?

   Пока нет. Может быть, это суровый закон необходимости, но на мирного гражданина тяжело действует хотя бы такая уличная сценка.

   Улица полна военными и их дамами, а посреди улицы с самой благодушной физиономией пехотный солдатик, с бляхой городового, ведет, держа по косе в какдой руке, двух китайцев.

   На лицах китайцев стыд и растерянность, встречные китайцы с опущенными глазами угрюмо сторонятся.

   Ведь в России гоголевских времен городничий, правда, тряс за бороды, да и то глаз на глаз, а так, чтоб за бороды водить по улицам -- не приходилось что-то видеть. А коса у китайца, пожалуй, еще священнее, чем борода у русского.

   Что сказать о самом городе?

   Маленький китайский городок, ютящийся у бухты, спешно перестраивающийся для новых нужд.

   Местность кругом голая, без растительности, открытая холодным ветрам.

   Эти ветра уже начались, и мелкая пыль осыпает и бьет в лицо. Неуютно на улице, неуютно в этих китайских, хотя и приспособленных уже к иной жизни, фанзах.

   Общий говор и интерес минуты: продолжатся ли увеличенные оклады после Нового года, или надо будет бежать назад в Россию?

   О бегстве помышляет каждый, и я не встретил ни одного человека, который помирился бы с мыслью основаться здесь.

   Способ сообщения -- дженерики -- маленькая ручная колясочка на двух колесах, которую везет сильный китаец. Способ неприятный и тяжелый.

   В то время как сухопутные военные заняты укреплением берегов, моряки думают над здешней бухтой. Бухта глубока, но очень мала. Пароход "Херсон" прямо чудо выкинул, повернувшись в бухте. И притом бухта с одним очень узким выходом. И следовательно, с нашим флотом может легко повториться здесь то же, что случилось с испанским в Сант-Яго.

   Если углубить южную бухту, проделать в скалах еще один выход в море, то, конечно, положение значительно улучшится. Но все это требует и денег и времени, и при всем том и приливы, и отливы, меняющие высоту горизонта на 14 футов, и Вейхавей, в нескольких часах езды отсюда, все-таки останутся.

   При таких условиях Порт-Артур хотя и будет стоить много, но никогда не достигнет Владивостока ни в прямом, ни в переносном смысле, в том смысле, что никогда он не будет владеть Востоком.

   И другой торговый порт здесь -- Талиенван благодаря скалам своего побережья и той же разнице горизонта не обещает большой будущности.

   И все здесь, кажется, сходятся в том, что на Желтом море нет хорошего порта,-- хорошие порты в Японском море, глубокие, укрытые, незамерзающие, с разницей горизонта в 2--3 фута.

   А Порт-Артур, Синампо -- это только морские станции.

   И не будь туманов и замерзаемости -- ни один порт не сравнится с Владивостоком. Против льда средство найдено.

   Иллюстрацией того, как нелегко в бурю попасть в иголочный проход порт-артурского порта, служит разбившийся о скалы остов китайского броненосца у самого входа в порт.

   Повторяю, никакого определенного впечатления о Порт-Артуре я не вынес, слишком еще все хаотично там было в мое время,-- восемь тысяч войска в маленьком городке, почти все на бивуаках, почти все с недоумевающими лицами, что из всего этого выйдет.

   Уйдут ли через полгода назад? Усилят ли их настолько, что смогут они оказать серьезное сопротивление в случае нападения?

   Но в то же время вы увидите планы будущего города и порта, а могучий двигатель жизни -- железная дорога -- уже начинающий осуществляться факт[4]; работают и за городом и в городе; выгружают с грохотом рельсы, подвижной состав. Пароходы русско-китайской железной дороги установили уже постоянное сообщение и с западным и с восточным побережьями Ляодунского полуострова, вывозят материалы (главным образом лес) из Татонкоу, куда они доставляются из верховьев Амноки. Оттуда же привезется лес и для всех будущих построек.

   Что-то большое, очень большое завязывается, что роковым образом не может ни остановиться, ни не стоить нам громадных жертв.

   В последний раз я прохожу по узким улицам этого русско-китайского города, в последний раз сижу в телеграфе, где за каждое слово надо платить рубль тринадцать копеек.

   Мы с H. E. отправили, как только приехали, телеграмму в И-чжоу, чтобы солдаты наши не шли по Ляодунскому полуострову, а направились на Чемульпо и оттуда пароходом в Порт-Артур. Но телеграмма уже не застала их.

   Как-то они доберутся? H. E. остается ждать их и будет телеграфировать мне. Я же сейчас сажусь на пароход и еду в Чифу, Шанхай, через Японию, Америку, Европу -- домой.

   Домой! Хотя до дому остается еще более двадцати пяти тысяч верст. И Тихий и Атлантический океаны особенно бурные в это время года: хуже не будет того, что было.

   Я уже на борту маленького пароходика, который довезет меня до Чифу.

   Н. Е. и П. Н. слазят с трапа, вон они уже в лодке, и в последний раз мы машем друг другу.

   Как быстро, кажется теперь, промчалось время, что мы провели вместе: пронеслось, как все проносится, как пронесется и сама жизнь, оставив след не более вечный, как тот, который бурлит теперь за нашим пароходиком.

   Вот и выход в море, голые скалы, за ними скрылся город.

   Прощай, Порт-Артур, увижу ли когда-нибудь тебя еще раз? Не пожалею, если не увижу. Может быть, и выработается со временем и в тебе твое "поди сюда", но пока... прощай!