13 октября
Ночевка в маленькой, зажатой в глубоком коротком ущелье корейской деревушке Шондор, а подальше, на китайском берегу, бывший город, а теперь деревня в 50 фанз, Коун-коу.
Там тоже и пушки и ружья, хотя там и не регулярные солдаты, а род обязательной для всех милиции. Утром и вечером играет зоря, и монотонные звуки длинных труб несутся по реке.
Воины и здесь, как и в регулярных войсках, не носят особой формы: форма одна и для них, и для хунхузов, и для мирных жителей: на голое тело надевается кофта, широкие штаны, одни, другие, на ногах китайские туфли с войлочной высокой подбивкой.
Наш гигант-капитан заявил, что надо известить китайцев, иначе опять стрелять будут.
-- Да ведь мы опять в Корее.
-- Все равно.
-- Все равно, так извещайте.
С первыми лучами света мы пускаемся в туманную еще даль реки.
Но рассвет быстрыми шагами идет.
Уже из серого жемчуга перламутровыми стали облака, вот вспыхнули рыжим огнем они и словно приподнялись и, дымясь, клубятся в небе.
А там, в глубине, еще темной сталью отливает река, синеватый дымок прячется в ущельях гор, и словно еще спит все предрассветным, самым лучшим сном.
Чей-то далекий крик пронесся по реке, и замер, и разбудил округ. Кричат петухи, вьется дым из труб, шумит река и золотятся уже лучами западные вершины гор.
Облака сбежали с неба, остались только там и сям мелкие-мелкие следы их, чешуйчатые, как полосы намытого песка сбежавшего дождевого потока.
Свежо, сыро еще, но уже осветило все, все уголки, ясное утро и обещает веселый солнечный день, хотя барометр и упал немного.
Барометр, однако, не ошибся. Мелкие оторванные перламутровые облака окружили солнце и, прикрывая его, рельефно открывают спрятавшуюся за лучами солнца даль. Словно отпечатана она в прозрачном воздухе и спит неподвижная, вся в горах, в синеватой мгле осеннего дня. Одинокая сосна на далекой вершине, на другой, на террасе, словно замок -- грозный, темный, где проходит или прошла какая-то неведомая жизнь.
Громадные черные бакланы носятся по реке или сидят на берегах, едет под утесистым берегом китаянка верхом на лошади, нарядная, зачесанная, работник ведет в поводу ее лошадь. Там и сям стоят такие и большие, чем наша, шаланды с разными товарами: солью, мукой.
Маленькая, как корыто, лодочка плывет; прирос к ней кореец и маленькими двусторонними веслами искусно управляет, и прыгает с ним лодочка по острым волнам переката и быстро скользит вниз. Вчера мы обогнали эту лодку и видели в ней гребущего корейца и другого, неподвижно лежавшего (малейшее движение, и лодка опрокидывается), укрытого до головы. Желтое лицо лежавшего, острый взгляд черных глаз говорят о болезни,-- это купец, заболевший на чужой стороне, спешащий теперь в родной город И-чжоу.
В его глазах напряженный страх: доедет ли.
Сегодня уже весь он покрыт, и взявшийся доставить его печально кричит П. Н.:
-- Умер.
Как умирал он на этих волнах, не двинувшись, не опрокинув лодки? Может быть, и умер оттого, что, сделав движение, опрокинул лодку и утонул.
Лицо лодочника печально, и будет везти он свой груз еще дней восемь, задыхаясь в отвратительном трупном запахе. Но другого выхода ему нет. Как вознаградят его, может быть, обвинят его? Фигура лодочника говорит о его беззащитности, нравственной придавленности.
-- Зачем он не заявит ближайшему начальнику, не предаст тело, ну хоть временно, земле, а там уведомят его родных?
П. Н. кричит ему что-то, тот отвечает:
-- Он обещал живого или мертвого привезти его в его дом.
-- Получил ли он деньги?
-- Ничего не получил.
-- Покойник везет с собой деньги?
-- Он не знает.
-- Кто удостоверит, за сколько он нанят?
-- Небо.
Нет, конечно, он врать не будет. Кореец ведь не врет.
Мы плывем дальше. Горы опять подошли, и узоры их ковров видны рельефнее,-- посохшая трава, мягкий светло-коричневатый, бархатистый фон. Лес с посохшими листьями, островками там и здесь выступает темно-коричневый бархат.
Это гигантская шкура тигра, он залег здесь и спит под голубым небом, над голубой рекой.
Вот сидит каменный человек.
-- А там, у ног его,-- объясняет капитан-китаец,-- лежит другой такой человек. Это брат убил брата и сел, а когда спросил его один старик: "Ты что делаешь?"-- он ответил: "Брат мой спит, я стерегу его".-- "Ну и стереги, пока свет стоит".
А вот скала тигр. Громадная голова, вдавленная между плеч, и лапы -- точно пригнулся и вот-вот прыгнет.
-- На голове у него след от тигровой лапы,-- объясняет тот же капитан.
-- Отчего же он тут?
-- Его не знает,-- переводит В. В.,-- шибко давно было это.
Немного я узнал с моим В. В. о китайском житье-бытье. Хочу в И-чжоу подыскать корейца, хорошо говорящего по-китайски, тот будет переводить П. H., a он мне.
В. В. разве в том отношении будет полезен, что с ним китайцы разговорчивее и откровеннее будут.
Я занимался, когда меня позвали:
-- На китайском берегу моют золото.
На отлогом китайском берегу сидели две партии корейцев, по пяти человек, сидели и что-то делали.
Мы пристали к берегу, и проводник кореец, он же и сказочник, отправился сперва один спросить у корейцев позволения подойти к ним.
Увидев идущего к ним корейца в их же одеянии, хищники, успевшие уже навострить лыжи, остановились и, выслушав просьбу, изъявили согласие на наш приход.
Тогда мы все пошли, и они посвятили нас во все тайники своего несложного искусства.
Сперва они роют и просевают песок. Роют прямо с поверхности, просевают в небольшое (в пол-аршина) лукошко, сделанное из стеблей конопли.
Отделяются камни больше одного дюйма. Этот просеянный песок в лукошках сплошных переносят к воде (сажен 20). Там в деревянных плоских тарелочках, постоянно скруживая, промывают песок, отбрасывают крупные камешки, опять моют и кружат, пока в лукошке не останется черный, как ил, песок и несколько крупинок мелкого золота.
Пять человек в день намывают на два рубля.
Прежде здесь работало много, и казна с каждого в месяц брала по 350 кеш (70 копеек), но теперь золото истощилось, китайцы перешли вниз по течению, а остатки подбирают корейцы.
Отсюда (верст десять ниже Вивена) и вплоть до устья все время моют золото, и чем ниже, тем богаче оно.
Мы взяли пробу, поблагодарили корейцев и поехали дальше.
-- Берегитесь, где золото моют хунхузы, лучше прячьтесь в каюты, а то они стрелять будут.
Проехав верст пять, мы останавливаемся ночевать, как потому, что уже темнело, так и потому, что впереди виднеется самый мелкий перекат.
Капитан, сейчас же по приезде, отправился узнавать, как и где проехать его.
Только в первый день, однако, удалось проехать 160 ли; сегодня, например, хорошо ехали, нигде не стояли, а сделали всего 130 ли (43 версты). Дело в том, что чем дальше, тем тише течение.
Пристали к корейскому берегу (это не по нашей инициативе, наши китайцы-матросы сами предпочитают корейский берег китайскому).
Узкое ущелье, и в нем две фанзы на уступах ущельев. Где-то на отвесных горах виднеются ничтожные клочки пашни, которой в общей сложности не наберется и трех наших казенных десятин.
Лучшая фанза, куда сперва ходил наш кореец, очень бедна: род кавказской горной сакли. Заднюю стену составляет скала, двор -- маленькая площадка уступа той же скалы. Ни соломы, ни скирд хлеба, пять-шесть тыкв лежат на завалинке, несколько горстей кукурузы, даже красного перца не было.
Все бедно, очень бедно, и только вид из этой сакли, высеченной наполовину в скале, был прекрасный на реку, на китайский берег и всю горную даль.
Мужа дома не было, встретила нас жена его словами:
-- Мы должны принять путников.
Жена, молодая женщина лет двадцати пяти, по обычаю здешних мест, ходит без юбки, в широких шароварах, с голым поясом, спиной и грудью, в короткой кофте, прикрывающей только верхнюю часть спины. Она стройна, симпатична, но некрасива, как громадное большинство кореек, с широкими скулами.
Сперва она боялась нас, но потом, увидав, что мы скромны до того, что до прихода ее мужа не хотим входить в дом, рассмеялась и сказала:
-- Ну, это уже совсем лишнее, а вот солому без мужа я не могу вам разрешить.
Муж ее с другими приносит обычную годовую молитву за хороший урожай.
Скоро пришел и муж, тоже молодой, высокий и стройный, очень симпатичный.
Он разрешил нам постелить солому для постели (снопы конопли, другой не было), а когда стемнело, в его фанзу собралось несколько корейцев и теперь ведут оживленный разговор, расспрашивают о нашем путешествии.
Никогда они никаких русских, ни других народов не видали.
Оказывается, наш хозяин почти не занимается посевом, а исключительно живет рыбной ловлей. Ловит и продает ее корейцам, то есть выменивает на кукурузу, чумизу и прочие хлеба. Но эти дни он что-то болеет и не ловит рыбу. Было у них двое детей, но умерли от оспы.
На наше счастье он сегодня ночью забросил невод.
Ловится мелкая рыбка, крупной нет, пол-аршина наибольшая.
-- Много рыбы в реке?
-- Много.
-- Много людей занимаются ловлей рыбы?
-- Как ремеслом, очень мало.
-- Скучно вам без хозяйства?
-- Живем с женой.
Жена прижалась к нему, и сидят себе, довольные своей судьбой, в своем горном гнезде.
-- Вот в этом году нам счастье разбило плот, и мы наловили себе вот сколько бревен.
Брусьев, сажени в две длиной, до трех четвертей аршина шириной и до полуаршина толщиной, по преимуществу кедрового леса, столярного, прекрасного качества, до ста штук навалено в овраге. И не только здесь, а и везде, где нам приходилось останавливаться, мы видели здесь такие же кучи этого леса.
-- Что вы с ним делаете?
-- На дрова пилим.
Что стоила работа в лесу, вывозка к реке, сплав?
-- Какая часть плотов так пропадает?
-- Большая половина.
Вечер. Глухо шумит осенний ветер, шелестя сухой крышей нашей фанзы. Тускло горит длинная, параллельно полу воткнутая, корейская свечка. Несколько человек корейцев сидят на пороге.
-- Они спрашивают: чем дарить им высоких гостей?
-- Скажите, мы никаких подарков, кроме их сказок, не принимаем. Если хозяин хочет доставить своим гостям удовольствие, пусть он расскажет сказку.
Хозяин переглядывается с женой и смеется.
-- Какие мы знаем сказки? Наши сказки простые.
-- Их нам и надо.
-- Говорит: надо подумать.
Пауза.
-- Вот наша сказка,-- говорит хозяин, смотря усиленно в землю и раскуривая свою трубку.-- Один человек выкрал себе жену и ушел он с ней на Амноку рыбачить. И жили они, вот как и мы, на Амноке. Пока муж был здоров, все шло хорошо, потому что они любили друг друга. Другой раз нет рыбы,-- ну, покрепче прижмутся друг к другу, чтобы меньше есть хотелось, и уснут. Но простудился раз муж на реке и свалился. Тогда плохо пришлось им: нет рыбы, нет чумизы, нет денег знахаря позвать. Лежит муж и говорит:
-- Если б мне теперь рыбки съесть, я бы выздоровел, а без рыбы умру.
Ничего не ответила ему жена и ушла на реку.
Сидела, сидела -- нет рыбы.
Тогда она взяла нож, вырезала из своей ноги длинный кусок мяса, пришла домой, изжарила и подала мужу.
-- Я никогда не ел такой вкусной рыбы,-- сказал муж,-- как ты поймала ее?
-- Я сидела на берегу и просила небо и морского царя, и рыба выскочила из воды ко мне на берег.
-- Ах,-- сказал муж,-- я уже наполовину ожил, еще бы одну такую рыбку, и совсем бы я выздоровел. Не попросишь ли ты еще одну?
-- Попробую,-- сказала жена и опять пошла и вырезала себе кусок мяса из второй ноги.
Муж съел и сказал:
-- Ну теперь я совсем здоров; никогда я не ел такой вкусной рыбы.
Муж выздоровел, а жена его день ото дня таяла. Муж никак не мог понять, в чем дело, когда однажды увидел у спавшей жены кровь на ногах, посмотрел и увидел страшные раны. Тогда он понял, откуда жена доставала ему рыбу, и от горя болезнь опять возвратилась к нему, и через три дня он умер.
Собрав последние силы, жена продала все, похоронила мужа и осталась одна во всем свете на помеху всем.
Она пошла к реке и бросилась в нее.
Но она не утонула: с неба спустилась в воду радуга, по ней сошел муж ее, подал ей руку, и оба они, уже здоровые и счастливые, ушли в небо, к великому Оконшанте.
После того в той округе, где жила утопленница, три года был голод, пока один предсказатель не сказал, проходя, жителям:
-- Вы до тех пор не избавитесь от голода, пока не поставите в честь утонувшей установленного для добродетельных женщин памятника.
Тогда жители обратились через губернатора к императору и, получив от него разрешение и грамоту, воздвигли установленный по закону памятник в честь добродетельной жены.
С тех пор округа не знает голода, и старик, показывая ребенку на стоящий у горы памятник, говорит: "Если тебе попадется такая жена, она составит и твое счастье и всех живущих в ее округе".
Рассказчик замолчал, молчали и мы, а погодя хозяин смущенно сказал:
-- Плохие наши сказки.
-- Сказка очень хорошая: она говорит об уважении к женщине, о бедных людях, их трудной нужде, о том, что только и выход у них -- на небо, к Оконшанте;
-- Хорошо еще если на небо -- не всякий туда попадет, а вот как начнешь бегать тысяченожкой. А может, и тысяченожке не так уж плохо живется.
Вот что раз случилось. Висели два камня над рекой,-- один пониже, был всегда в воде, другой повыше -- всегда наверху.
Который пониже был, говорил:
-- Хоть раз бы мне увидеть, что делается на земле.
А который повыше был, говорил:
-- Хоть раз бы закрыло меня водой.
Вот и пришел раз такой сухой год, что и нижний камень увидел землю. Но было сухо, и все выгорело,-- у людей не было хлеба, скот ревел без корма, и все кругом было желто, как лучи солнца.
-- Плохо же жить на земле,-- сказал камень,-- еще немного, и вся растрескается моя красивая наружность. То ли дело, как жил я раньше: прозрачная вода мимо меня бежала, веселый хоровод рыбок кружился и прятался подо мной, когда проходила лодка рыбака вверху, и то-то была потеха, когда с лодки падали куски чумизы, сколько, сколько рыб набегало тогда ко мне в гости.
И он был очень рад, когда вода снова закрыла его и он снова ушел в свое царство.
Пришел другой год, и вода поднялась так высоко, что залила верхний камень. Но вода была мутна, грязна и, как верхний камень ни таращился, он ничего не увидел, и только грязь набилась в него.
-- Фу, какая гадость,-- сказал камень, когда увидел опять свет, и уже не хотел больше опять очутиться под водой.
Вот и вся сказка: вода да камни -- тут и вся жизнь наша.
Ночь настала, уснули мы, но разбудил нас рев бури, дождь и вой рассвирепевшей реки.
Дождь был и в фанзе: сочилось из задней стены, с крыши текло, как в решето. Злой северный ветер гулял по комнатам, проникая сквозь плетеные, глиной смазанные стены, сквозь бумажные окна-двери.
Было холодно: зуб на зуб не попадал; подмокли книги, записки.
Щелкая зубами, я думал: "Но ведь это только еще половина октября,-- придет больший холод, выпадет снег, река покроется льдом, и поедут на санях. Как тогда жить в такой фанзе? И уж не про себя ли хозяин рассказывал свою сказку?"
А он беспечно и весело заглядывает к нам и кивает головой.
Заражаешься их настроением: жизнь для них та же сказка, и все здесь сказочно, и поэтично сказочно, и ужасно сказочно. И природа такая же. Вчера еще было лето; ночь началась теплая, летняя, а теперь зимняя вьюга, с дождем и снегом.
Свободное копирование
