29 сентября
В три часа корейцы разбудили нас. Итак, в царстве хунхузов, тигров и барсов все благополучно.
- А що им тут делать? -- отзывается презрительно Бибик,-- так никого до самого конца и не встретим.
- А пишут, а говорят.
- Хоть и пишут, хоть и говорят.
Сегодня штыки отвинчены, ружья в чехлах, и только H. E. не теряет надежды на охоту, едет впереди и держит ружье наготове.
Я было поехал за ним, но увлекся фотографией, затем сел писать и теперь один в мертвой тишине осеннего, да еще выгорелого леса, под чудным ясным сводом голубого, как бирюза, неба. Что-то проскочило в мелкой чаще, коричневое -- прыжками: косуля или барс? Не все ли равно -- грозный облик этих мест уже разрушен, беспечность русская вошла уже в свои права. Россия, Европа, Азия, Пектусан -- земля везде кругла.
Вчера Бибик, отстав, выстрелил в ворону, а П. Н. свалился с лошади.
- Я думал,-- говорит он, вставая,-- что это меня убили хунхузы.
Бибик куда-то в пространство бросает:
- Двоих сразу убив.
Лес и лес, и все лиственница, изредка в ней березка, раньше на вершинах увалов попадался дубок.
То, что я видел, в общем малопригодный лес: попадаются отдельные экземпляры прямо великолепного мачтового леса, высокоценимого при этом, как лиственничного. Но такого леса ничтожное количество, и он говорит только о том, что природные условия для роста такого леса -- благоприятны и что, при соответственной постановке вопроса, через сто лет здесь может быть образцовый лес. Но теперь, в общем, это хлам времен, почти весь пригоревший, подгоревший, посохший. Целые сажени, куда глаз кинешь, тянется молодая, густая поросль, глушащая друг друга, местами посохшая. Целые версты дальше тянется молодяжник постарше, или посохший, или уничтоженный пожаром. Унылый, жалкий вид поломанных вершин, торчащих кольев.
- Давно сгорел?
- Давно.
Лес умер, здесь и будет поляна.
Проехали двадцать верст еще, и Туманган исчез. Уже и на ночевке это был ручей в полсажени.
Исчез он по направлению к Пектусану, около озера Понга, длиной около ста сажен, шириной еще меньше,-- исчез в маленьком овраге.
Отсюда и название: Туман -- скрывшаяся, ган -- река.
Это озеро и вся болотистая местность и являются истоками Тумангана, а не озеро дракона на вершине Пектусана.
Пока я догонял своих, H. E. успел встретить медведя, стрелял в него, но до медведя было далеко.
Медведь черный, не крупный, ел в это время голубицу, которая здесь в изобилии.
Видел он, кроме того, двух козуль и стадо гуранов (козули-самцы).
Всякого зверья здесь, и притом непуганого, непочатый угол.
Вот где места для охоты: H. E. молил подарить ему денек для этого. Туземцы обещают выгнать ему и тигров, и барсов, и медведей, и козуль.
- Если с одного конца по ветру зажечь, а с другого на заранее выжженном месте стать, то сами все прибегут к вашей цепи.
Наши польские магнаты ездят на охоту в Индию, в Африку,-- сюда бы приехали, где первобытное богатство зверья, где люди просты, доверчивы, как дети.
Я приглашаю сюда и художников посмотреть на первобытную природу.
Вот, например, поворот, и пред глазами здешняя глухая, пощаженная пожарами тайга. Высокие гиганты ушли вверх, и сквозь их желто-золотистую листву просвечивает нежно-голубое небо. Другие же такие же гиганты, изжив свои века, мирно покоятся внизу. Их, как ковром, густым, изумрудно-зеленым, покрывает вечная зелень, посыпанная сверху мелким желтым цветом лиственницы.
Здесь вековая тишина, и печальная туя там и сям так уместна здесь, в этой тишине кладбища.
Что-то шепчут встревоженно вершины.
Мы уходим от них, и уже далеко слышится последний окрик наших нанятых для вьюков корейцев. Это покрикивают на своих микроскопичных лошадок они -- люди Востока, в восточных костюмах, в каких-то дамских, по случаю холода, капюшонах, добродушные, простые, робко косящиеся на всякий куст, на всякий шорох.
А вот и родная тайга: уголок вековых елей,-- неряшливый, грязный, как халат старого скряги, и длинные зелено-прозрачные клочья висят на старых, дряхлых, седых елях. Пахнет сыростью и погребом: ступает осторожно лошадь и проваливается в гнилой пень.
Вот овраг, заросль желто-коричнево-черная, и свесились над ним высокие желтые красавицы лиственницы.
- Любимые места господина,-- говорят корейцы, никогда не называя в таких местах тигра, и спешат пройти мимо.
Чувствуется, что это действительно место господина здешних мест,-- вот-вот выскочит он, такой же цветом, как и даль эта, и, улегшись, облизываясь, как кошка, начнет весело отбивать на обе стороны такт хвостом.
А вот обгорелые, засохшие деревья одиноко торчат в какой-то серовато-белой, выжженной солнцем пустыне. Не растет даже трава, и обнажился мельчайший, искристый пемзовый песок.
На нем явственные следы всякого зверья: вот копытца барана, а вот и лапа хищного спутника его. Множество следов, частью уже посыпанных желтым цветом лиственницы.
Мы подходим к кульминационному пункту и в то же время главной цели нашего путешествия -- к Пектусану, самой высокой вершине (8000 футов над уровнем моря) Ченьбошанского хребта,-- громадный хребет, разрезывающий всю Маньчжурию с запада на восток.
До нас на Пектусане, как я уже упоминал, побывало двое: в XVII столетии один миссионер и в 1894 году наш полковник Стрельбицкий. Миссионер подошел к хребту с запада, по тому притоку Амнока-ган (она же Ялу), в устье которого расположилась и ныне существующая китайская деревня Мауерлшань.
Той же дорогой миссионер возвратился и обратно.
Полковник Стрельбицкий подошел к Пектусану с востока, дорогой, по которой и мы теперь идем. Он был на вершине Пектусана и даже спускался в его озеро, помещенное на глубине 1300 футов в жерле бывшего кратера.
Можно с полной уверенностью сказать, что полковник Стрельбицкий первый из людей, нога которого ступила на берег этого священного озера. Это очевидно из того, что бывший здесь миссионер не спускался, а что до местных жителей, то и китайцы и корейцы проникнуты таким страхом к священному озеру, в котором живет дракон, что не только не помышляют о спуске в озеро, но и к вершине Пектусана близко не подходят. Непрерывные, периодичные явления, происходящие на вершине Пектусана,-- вихри, вылетающие из потухшего кратера пары, а иногда и пемзовая пыль; раздающийся по временам подземный гул -- все эти явления принимаются местными жителями за доказательство живущего там дракона, и поэтому и китаец и кореец -- случайные охотники здешних мест -- спешат уйти подальше от таинственного, дикий ужас наводящего дракона.
Полковник Стрельбицкий, предполагавший было из Пектусана пройти на Амнока-ган, не прошел туда и возвратился той же дорогой назад, на Тяпнэ, так как проводники категорически заявили ему, что ни дороги, ни жилья на запад от Пектусана нет.
Мой проводник сперва проговорился было о дороге, но потом и мне тоже заявил, что дороги нет.
Я не теряю надежды: попаду ли я на дорогу миссионера XVII столетия, пройду ли новой, но я решил во что бы то ни стало не возвращаться назад, а идти вперед, в крайнем случае даже по компасу.
Это свое решение я, однако, держу пока в тайне от проводника, чтоб не напугать его.
Кроме этой для всех заманчивой мечты побывать в таких местах, где еще нога белого не бывала, цель экспедиции, как я уже упоминал, заключалась в исследовании истоков трех громадных рек этого уголка мира: Тумангана, текущего на восток, в Японское море, Амнока-гана -- на северо-запад, в Желтое море, и Сунгари, впадающей в Амур и текущей на север. По легенде, истоки всех этих трех рек выходят из таинственного Пектусанского озера, причем истоки одного из притоков Сунгари непосредственно через расщелину кратера сообщаются с его озером, падая каскадом в долину на высоте нескольких тысяч футов, а Туманган и Амнока набираются из ключей, просачивающихся из озера.
Полковник Стрельбицкий сделал предположение, которое нашими исследованиями и подтвердилось, что река Туманган берет начало не на Пектусане, а южнее, в лесах и болотах, окружающих его. А именно верстах в двадцати от Пектусана, близ озера Понга, диаметром около ста саженей.
Относительно двух других рек скоро узнаем, в чем дело.
Сегодня наша ночевка будет уже у подножья Пектусана...
Дорога все та же, среди оврагов и леса, едва заметная тропка.
Нередко мы теряем, обходя буреломы, эту тропу и долго ищем ее, узенькую, в пол-аршина, глубоко ушедшую в землю, так глубоко, что лошадь может идти только шагом.
Это все еще первый след первого человека.
Странное ощущение мое, человека нашего столетия: с одной стороны, невероятный прогресс, с другой -- все то же первобытное состояние только что изгнанных из рая голых людей.
Дорога расходится, и проводник просит подождать отставший обоз.
Мы стоим у какого-то шалаша из ветвей.
Это жилище хунхузов.
Хунхузы, хунхузы -- но где же наконец эти хунхузы?!
И вдруг из глубокого оврага выходят... два оборванных китайца...
- Хунхузы...-- испуганно шепчут мне.
Но я рад: я наконец-то вижу их, а то ведь приеду -- спросят: "Хунхузов видели?" -- нет.
Теперь они передо мной. Ничего, что они оборванные, с желтыми лицами, жалкие. У старика испитое, бледное от опиума лицо...
У них китайские широкие штаны; китайские короткие кофты; косы, за плечами котомки, как и у наших сибирских бродяг.
- Давайте скорей фотографический аппарат: вот здесь, здесь, около этого балагана ставьте их... вот вам печенья, папиросы, только стойте ради бога, и не шевелитесь. Нож торчит из сумки? Нож, нож ради всего святого, так, чтоб он был виден.
- Вас. Вас.! Да где же он отстал? Наконец! Спросите их -- куда они идут?
- Домой,-- отвечает переводчик.
- Как домой? Какой же дом у хунхузов?
- Они охотники, и их фанза здесь, в лесу, в нескольких ли.
- На кого они охотятся и чем?
- Они охотятся на всех зверей западнями и ловушками.
- Есть у них ружья?
- У них ружей нет, но есть стрелы,-- стрелами они бьют пантов (изюбры).
- Но ножом, ножом этим что делают они?
- Этим ножом они роют корни.
- Откуда они идут?
- Они идут с Амнока-гана, где были у родных.
- Как? значит есть дорога на Амнока-ган?
В. В. спрашивает и переводит мне:
- Вот эта самая, вот поворот.
- Кто же ходит по этой дороге?
- Они говорят, что ходят китайцы, корейцы. Корейцы к своим родственникам в Тяпнэ, китайцы, занимаясь торговлей, ходят на Амнока-ган, ходят в Гирин через Пектусан.
- Что же это? мы, значит, идем чуть не по большой дороге?
А люди, бывавшие здесь, вот что пишут: "Итак, мы забрались в такие места (Тяпнэ), откуда, казалось, не было другого выхода, как назад".
Казалось?
- Почему же вы не показали этой дороги на Ялу? -- спрашиваю я у проводника.
Молчит. А где хунхузы? Отвечают: хунхузов нет. Решено: с Пектусана весь излишний груз я отправляю обратно, назад и на Амнока-ган иду налегке. А с Амнока-гана отпускаю всю свою свиту. Корейцы опять затягивают свою песню:
- Но Амнока-ган опаснее всего -- там прямо стреляют с китайского берега... А в Маньчжурии столько хунхузов...
- Ну, довольно -- сказки меня интересуют, но не такие.
С двумя "хунхузами" я распростился очень дружелюбно и на вопрос их: куда мы дальше пойдем после Пектусана? -- ответил:
- Возвратимся к этому балагану и пойдем по этой указанной вами дорожке на Амноку.
- Когда?
- Через два, три или четыре дня.
Еще было светло, когда, мы подошли к привалу. Местность, где мы остановились на ночлег, называется Буртопой, что значит "тупой конец".
Большой охотничий балаган, совершенно такой же, каких много в Уфимской губернии на отдаленных сенокосах или в лесах, в котором все мы и поместились.
Вокруг меня спят корейцы, наши три солдата, H. E., П. Н., И. А.
Корейцы сморились за прошлую ночь, и сегодня мы сменили их.
Моя очередь, и я то выхожу, то сижу и пишу дневник.
Посреди балагана маленький костер, и острый дым, прежде чем уйти в верхнее отверстие, стелется синим облаком по балагану и ест глаза.
Не спит только Беседин и рассказывает мне странную историю из своей жизни. На него, что называется, нашла линия, и он хочет выложить душу.
- Места вот какие,-- как бы без покаяния не остаться...
В одиннадцать часов я разбудил И. А. и лег спать.
В половине третьего проснулся, окликнул И. А. и распорядился будить народ.
Развели костер побольше, поставили чайник и сидят все вокруг костра, пожимаясь от свежих струек проникающего наружного воздуха.
Корейцы привыкли к нам и говорят, не стесняясь, обо всем.
Говорят о прежних экспедициях, немного жалуются на бесцеремонные действия экспедиционных команд.
Свободное копирование
