Товарищей у меня было мало. Рос я среди взрослых, что, быть может, не совсем благоприятно отражалось на воспитании моего характера: я рос индивидуалистом, рано привык присматриваться к жизненным явлениям, к окружающим людям, и раздумывать над этими жизненными явлениями. Но я не был, ни эгоистом, ни избалованным ребёнком. Жил в трудовой обстановке, хорошо понимал, если не разумом, то чутьём, жизнь бабушки с тётей после смерти дедушки в новой стеснённой обстановке квартирного общежития. Детской лаской и предупредительностью действовал успокаивающе на них. В ответ я от них встречал заботу и любовь. Как-то семейно, дружно жилось.
Среди обитателей этого общежития я встречал тоже хорошее отношение, меня любили за детский общительный характер, я никогда не отказывался выполнить обращённую ко мне просьбу.
Помню один курьёзный случай из моей ранней «трудовой» жизни. Мне купили маленький топорик, и я рубил однажды хворост для железной печки. Дело было зимой в морозный день. Обушок топора покрылся белым налётом, инеем, и я его лизнул. Язык мой крепко пристал к топорику, и я с плачем бегу домой. Тётя с испугу сразу рванула топорик и пострадала часть моего языка. Меня бабушка, предварительно побранив тётю за неумелую операцию, засадила на печку и успокаивала боль сливочным маслом. Скоро всё прошло.
По соседству в другой комнатке жил матерью и сестрой Воробьёв Иван Афанасьевич, портной по специальности. Несмотря на несоответствие наших возрастов, он очень дружественно относился ко мне. Он первым научил меня ловить на Волге рыбу, часто брал меня на прогулки, и всегда добрыми рассказами занимал меня. Детской привязанностью я платил ему за эти «дружеские» отношения. Когда научился читать, то во время его работы читал какую-либо книгу, например, Майн Рида «Охотники за черепами», «Всадник без головы». Но эти чтения были впоследствии, когда я приезжал из Натальина гостить к бабушке в Спасское.
Вот таким и было моё близкое трудовое окружение: крайне небогатая обстановка и добрые люди. Эта обстановка меня и воспитывала и привязывала к себе.
В детские годы так хочется любить всех: каждого доброго человека, каждое растеньице, каждую былинку, травку, каждую птичку, луч солнышка, голубое небо, белые облачка!
С детства я привык любить природу, а природа - лучший воспитатель. Местоположение Спасского прекрасное. С одной стороны - красавица Волга, с другой - раздольные, прекрасные степи. Волга, протекая на юг, делает изгиб небольшой в сторону Спасского, оставляя между своим руслом и возвышенным берегом села небольшое, но красивое займище. Ниже села, ближе к горному берегу, находился мощный остров «Старицкий», который изобиловал озерами, дичью, ягодами, особенно ежевикой. Девственная природа его никем не нарушалась: никто не решался там ни порыбачить, ни поохотиться, так как барские лесники зорко охраняли его неприкосновенность. Разве только Волга бурным течением отмоет часть берега, в кручу срыва повалит несколько деревьев. Напротив села на другом берегу были пески, но на моей памяти впоследствии эти пески покрывались постепенно кустарником, а потом образовался громадный остров, покрытый богатой растительностью, и назывался он «Зелёный».
Напротив Спасского в солнечный день в приятной синеве рисовался вдалеке высокий правый берег, там маячили в тумане постройки села Паншина и Вязовки отчасти. За этим берегом закатывалось солнце, окрашивая и берег нагорный, и Волгу, и все окрестности в чарующие вечерние тона.
Солнце заходило, постепенно гасли облака. Вечерние сумерки окутывали Волгу. Зажигались сигнальные огоньки - бакены.
Мило и дорого было мне Спасское во все времена года. Весна. Пред нашим домом была большая поляна-пустырь. Снег уже стаял, оставался только кое-где в оврагах. Полдень. Небо бездонное, голубое. Ярко светит солнце. От напоенной влагой земли подымается пар и тихо плывёт в воздухе. Грачи уже прилетели. Черно-атласные, белоносые, они хозяйственно расхаживают по влажной земле, отыскивая питание. Немного позже они с весёлым карканьем начнут вить гнёзда на вершинах столетних гигантов-осокорей, что растут по окрестным оврагам. Так много прилетало этих ранних весенних гостей, и так радостен и разнообразен их крик был, что вспомнить приятно. А когда поздним уже летом грачи большими стаями возвращались с полей, с карканьем унизывали дочерна вершины осокорей, где были их гнезда, то эта музыка их мощного клёкота, постепенно затихая, продолжалась до глубоких сумерек. До сих пор меня радует крик этих весенних гостей, и я равнодушно не могу его слышать.
Весна. На Волге полный ледоход. Красавица скинула себя зимние оковы и точно торопится поскорее прогнать льдины большие и малые на юг, к седому Каспию. Льдины хрустят, ломаются, громоздятся друг на друга, и с шумом эти громады рушатся. Яркое весеннее солнце освещает эту величественную картину ледохода.
Начинается весеннее половодье. Волга широко и привольно раскинет свои воды. Вот она затопила займище. Кое-где маячат гиганты-осокори. Вода подошла к самому берегу, влилась в овраги. Раздолье ребятам: спустишься в овраг и лови рыбу. В прибрежном кустарнике соловьиное пение, хлопотливый шорох малиновки и других птиц: они вьют гнёзда. В утреннем воздухе звонко раздаётся кукованье кукушки, да своеобразное воркованье дикого голубя.
Горизонт Волги всё поднимался и поднимался. Далеко раскинулось необъятное, могучее водное пространство. Потянулись караваны баржей, красиво в царственном спокойствии плывут беляны, груженые лесом. Особенно красиво, когда в поле зрения их на фарватере окажется две или три, да еще освещённые ярким солнцем, они тихо плывут, точно лебеди по глади вод. В половодье, или как по местному говорили в «прибыль-воду», к берегу пришвартовывались маленькие баржи, «полубарки», как их называли. На этих полубарках привозили мануфактуру, глиняную, отливную и разнообразную посуду, а для нас, детей, что было особенно важно и интересно, привозили разные игрушки, глиняные свистульки, жестяные дудки, вяземские пряники и прочие прелести. Приход этих полубарок для нас был настоящим праздником.
Свободное копирование
