В Спасском прошли мои детские дошкольные годы. С 4-х лет, когда я с бабушкой и тетей переехал сюда из Вязовки, и до 8 лет, когда я уехал в свою семью учиться в школе отца. На долгое время у меня оставалась некоторая раздвоенность. Прочно сложившаяся любовь к бабушке и тете всё время оставалась негаснущей, когда я жил и в семье отца и матери, которых я также с детских лет глубоко любил, ценил и уважал за их безмерную любовь к нам, детям. За ту радость, которую они всегда старались приносить нам и умелое воспитание, которое получили и оценили по достоинству, когда стали взрослыми.
Детские годы, которые прошли у меня в селе Спасском, оставили мне неизгладимо приятные, дорогие, милые воспоминания. Они и сейчас на склоне лет рисуются мне под каким-то ореолом радости. Огорчений я не помню. Видимо заботливая искренняя любовь бабушки и тети оберегала меня от всяких обид и огорчений, которые так болезненно действуют на детскую душу и самолюбие. Несомненно, здесь действовала какая-то врожденная педагогическая чуткость, согретая безмерной любовью.
Мир Вам и неиссякаемая благодарность, мои дорогие души, дорогие воспитатели и хранители моих детских лет. Светлую память о Вас, наравне с памятью прекрасной о дорогих отце и матери, я неуклонно пронес через долгие годы до сих пор. И с любовью и тихой молитвой всегда Вас всех вспоминаю!
Квартира, или вернее комнатка, что получила бабушка от помещика Самарина, была очень маленькая, вероятно не более 6 метров. По одной стороне стояла кровать, закрытая ситцевым розовым пологом и шкафик с посудой, по другой - диванчик, окрашенный желтой краской, а в углу столик-угольник, над которым висели иконы, из которых мне запомнилась в рамке картина, почему-то католического издания. На ней было головное изображение Страждущего Христа в терновом венце. Была надпись на латинском языке: «Ecce Homo» (Се Человек)... На улицу было одно окно, на котором всегда стояли цветы - или герани, или бегонии. Пред окном помещался раздвижной, вернее, раскладной столик, на котором мы пили чай, и обедали, и ужинали. Против окна в коридорчик вела дверь, тонкая, как и стены. Помню, на тыльной, внутренней стороне двери был вбит гвоздик согласно моему росту, на котором я вешал свое пальтецо. Вот и вся обстановка, которую ещё дополняли три стула по числу обитателей.
На всех квартирантов, которых было ещё две семьи, была одна русская печь, а зимой, так как помещение было особенно холодным, ставилась ещё в общем коридоре у русской печи железная печка.
Но эта довольно небогатая обстановка нисколько не отражалась на моем настроении. Бабушка как-то умела жить на десятирублёвую пенсию. Цены тогда были дешевле. Бывало, я за 20 коп из булочной Горина приносил белый калач. Помню летом проезжали подводы с ягодами и пуд вишни - 40 фунтов, стоил 40 коп. У бабушки была коровка «Седавка» - моя любимица. Я ходил её встречать, когда пригонялось из поля крестьянское стадо. Однажды я вместе с другими пас коров в запрещённом барском овраге и очень удачно спас её от загона барской «загонной стражи». Сено для зимы на Седавку присылал мой отец. Крестьяне из Натальина за 30 верст привозили сено прекрасное, степное по одному рублю за воз.
С ранних детских лет я научился любить животных, птиц, цветы и растения. У бабушки были куры: выводки цыплят были моей детской радостью. Как-то были и гуси, и тетя, уезжая за чем-то в Сызрань по делу, поручила мне заботу о них, в награду обещала привезти мне пистолетик. И сколько радости доставил мне этот пистолетик! Стреляя из него пистонами, я воображал себя охотником. Позже я уже мастерил из вязового дерева лук и стрелы с наконечниками копий, и довольно искусно стрелял в цель.
Свободное копирование
