Переписка

Переписка

Но, насколько помнится, для нас с Эдиком едва ли не большее значение, чем контакты с новыми коллегами и приятелями, имели связи со старыми друзьями. Мы с нетерпением ждали их писем и охотно сами писали о своей жизни. И большинство из них отвечали нам взаимностью. (Не буду упрекать тех, кто нас письмами не баловал, – ведь это не потому, что нас забыли, – просто бывает такая болезнь, эпистолярная лень). Почти все мои друзья, названные в предыдущей части, писали много и содержательно. Хотя с большинством из них Эдик раньше был не особенно близок, переписка с ними установилась общая – из Москвы мы теперь виделись братьями-близнецами, и нас не слишком разделяли.

Кажется, единственными нашими общими друзьями до отъезда из Москвы были Наташа Горбаневская и Юра Манин. Нас всех четверых объединяли общие литературные интересы, все считали себя в какой-то степени поэтами – мы с Эдиком совершенно незаслуженно. В основном на поэтические темы и переписывались теперь. Наташа и Юра, в это время заметно сдружившиеся, слали нам свои стихи, стихи замечательные. Я и сейчас с любовью перелистываю листы, исписанные двумя мелкими аккуратными почерками, вспоминая и своих молодых тогда друзей, и жизнь в Ереване.

Вот из стихотворения Наташи, написанного в октябре 1958 года и посвящённого смерти Заболоцкого:

В некрологе написано – поэт.

О, как нелепо. Разве не бессмертны

Бессмертные?

………………………………………..

А может быть, судьба его легка,

Ему не подниматься по тревоге.

И шепчем мы, прощаясь на пороге:

– Спи, бедный форвард русского стиха.

По мере знакомства с Наташей я всё больше поражался её поистине подвижническому отношению к своим стихам. Я знал массу людей, для которых сочинение стихов было просто рифмованием, одним занятием из многих. Для Наташи это было дело жизни.

Я не при деле. Я стихослагатель,

Упорно не умеющий солгать.

Это из более позднего стиха, хорошо известного друзьям её поэзии. Очень точно сказано о себе. Я преклонялся перед таким отношением к творчеству – вопреки всем жизненным трудностям – и пытался это выразить (думаю, неудачно):

А маленькая девушка в Москве

По-прежнему болеет. Голодает.

И часто плачет – не в порядке нервы.

Одна. Без писем. Без друзей. Без денег.

И пишет непонятные стихи.

Эпитет «непонятные» я хотел употребить как похвалу: никто не понимает, а она всё равно пишет. Но он обидел Наташу: «Мои стихи понятны». А мне многие из них, действительно, были трудноваты для понимания. Понял позже.

Замечательные стихи, хотя и в другом роде, уже «понятные» для меня, присылал и Юра Манин. Вот из его «Коньяка»:

Не истины искать, отнюдь,

Не лёгкости и не покоя,

А просто так на мир взглянуть

Сквозь желтизну его – легко ли?..

Он просто терпкое ничто,

Но из скопленья лиц одно лишь

Такою болью налито,

Что действия не остановишь.

Я был настолько нагл, что в ответ посылал свои опусы, ставя своих корреспондентов в неловкое положение – сказать что-нибудь хорошее им, людям с тонким поэтическим чутьём, было трудновато.

Больше и обстоятельнее всех писал, пожалуй, Серёжа Яценко. Это были целые отчёты и о его пребывании на целине, и о Московском молодёжном фестивале в августе 1957 года, произведшем на москвичей феерическое впечатление, и о туристских новостях факультета и университета, и о многом, многом другом. Чуть позже стал слать свои стихи, славные и талантливые, но в другом роде:

Живёт под бессолнечным небом Венеры

Народ необычной науки и веры.

Не знает он солнца, не знает он снега,

А молится он интегралу Лебега.

Присылал мне Серёжка целые тетрадки с записью конспектов литературных и туристских дискуссий, пачки югославских газет (по моей бессовестной просьбе). И ещё прислал книгу, ставшую одной из моих любимых – “Krуl Maciuњ Pierwszy” Януша Корчака. По ней я и выучил окончательно польский язык.

А как-то, уже в следующем (1958-м) году, после того, как я неосторожно из пижонства упомянул, что питаюсь в основном пирожками с мясом, запивая их пивом, потому что на большее средств не хватает, Серёжка, сам недавно устроившийся на работу с весьма скромной зарплатой, ответил на это денежным переводом и письмом: «Ты будешь страшно возмущён, получив от меня перевод на сумму 240 руб. Но я давно хотел поставить эксперимент, посвящённый влиянию пищи на психику человека. Рассчитываю на твою помощь в этом деле… Итак, полученную сумму ты должен разделить на 30 равных частей и в течение месяца ежедневно посещать столовую, беря каждый раз горячее блюдо». Деваться мне было некуда, деньги я с благодарностью (боюсь, молчаливой) получил и использовал в соответствии с инструкцией. Заодно это было мне уроком – впредь подобными вещами перед хорошими людьми не бравировать.

Дима Поспелов, ранее бывавший в Армении, изучивший её с той же внимательностью и добросовестностью, что и Среднюю Азию, имеющий здесь друзей и знакомых, делился со мной знаниями и знакомствами, давал советы о поездках по интересным местам и мечтал о совместном походе по Армении. Одновременно мы с ним и со всей нашей старой компанией (включая Серёжку и Лёшу Данилова) строили планы дальнейших походов по Памиро-Алаю. (Последние планы осуществились, о них речь будет дальше, а вот по Армении мы вместе с ним походили совсем немного).

Очень интересной и содержательной была переписка с Димой Арнольдом на общие темы жизненных целей и нравственных принципов. Сам Дима в это время приобрёл мировую известность, решив 13-проблему Гильберта.

Во время жизни в Ереване, в описываемый период и позже, было у меня и много других корреспондентов – как старых друзей, так и новых знакомцев; о последних я ещё расскажу в своё время. Эти письма здорово обогащали мою жизнь, и я их вспоминаю с благодарностью.