«Только мертвые не возвращаются»

«Только мертвые не возвращаются»

Так назвал свою повесть о войне и плене вологодский учитель Владимир Дмитриевич Четверухин. Мне довелось прочесть рукопись и передать ее в Вологодскую областную библиотеку. Хотя автор не успел завершить свой труд, я убежден, что ее следует публиковать.

С разрешения Владимира Дмитриевича я воспользуюсь его названием...

[

Я рассказал о немецких пленных в Вологде. Но в жизни мне пришлось столкнуться и с теми, кто прошел через немецкий плен. Не могу не рассказать о том, что я узнал из их воспоминаний.

Еще в студенческие годы я оказался в больничной палате с двумя бывшими военнопленными. Они были совершенно разными людьми: один – коренной москвич, кадровый командир Красной Армии, капитан-пограничник, второй – солдат, крестьянский паренек со Смоленщины с четырехклассным образованием. Имена я со временем забыл, но их рассказы на всю жизнь врезались в память. Так и буду называть их: Капитан и Солдат.

Капитан командовал оперативным отрядом в погранзоне. Отряд состоял из кадровых пограничников и курсантов сержантской школы. Все были коммунистами и комсомольцами. О себе Капитан говорил скупо, а о самоотверженности бойцов группы рассказывал подробно. Уже на второй-третий день они поняли, что оказались в окружении. Пробивались к своим с большими потерями. В конце первой недели войны он был тяжело ранен: пуля пробила легкое. Истекающего кровью, его спрятали в деревне крестьяне. Несколько месяцев он сидел в темном погребе, пока не почувствовал силы для дальнего пути. Несмотря на уговоры, решил уходить на восток, к своим, но через пару недель попал в облаву.

Фамилию свою он изменил, личные документы, партбилет и секретные бумаги, оставленные группой, успел зарыть все в том же погребе. Сказался рядовым. Несколько раз из концлагерей пытайся бежать, но неудачно: то его ловили полицаи, то предавали трусливые хозяева на вынужденных ночлегах. Он говорил, что ни разу не попадался немцам.

Полицаи били страшно, но не расстреливали: часто предлагали служить немцам вместе с ними. Все время Капитан удивлялся, откуда взялось столько предателей на Украине: «И куда глядело НКВД? Видно, совсем не тех забирали!».

В одном из лагерей его опознали. Кто-то донес, что он командир и коммунист. Немедленно перевели в лагерь особого режима, а в итоге он оказался в Маутхаузене – страшном немецком концлагере на территории Австрии. Об ужасах этого лагеря написаны книги.

Повторять всего того, что я впервые узнал от Капитана, не буду. Скажу только, что он рассказывал нам об этом лагере в 1949 году, когда в советской печати воспоминания узников еще не печатались.

Был он в лагере «К»-заключенным 20-го блока смерти. Там содержались особо охраняемые советские офицеры, бежавшие из разных лагерей и вновь пойманные. Буква «К» к их именам означала немецкое слово «kugel» – пуля: все заключенные с такой буквой должны были быть расстреляны выстрелом в затылок...

Рассказал он и о подпольной организации, о том, как зрело даже в этих невыносимых условиях сопротивление фашизму.

Около 500 заключенных этого блока в начале 1945 года устроили побег, но в живых из них остались всего десять человек. Остальных фашисты уничтожили.

Самым же страшным и невероятным показался рассказ о том, как за участие в этом сопротивлении группа командиров Красной Армии была выведена на плац: на морозе их поливали из шлангов холодной водой, пока живые люди не превратились в ледяные статуи. Во главе этой группы, по рассказу Капитана, стоял советский генерал, отказавшийся служить немцам. А весь лагерь стоял на плацу и должен был смотреть на эту страшную картину...

На следующее утро в бараках как бы случайно обнаружили еще два трупа: так пленные расправились с теми, кого заподозрили в предательстве... «Имена их я помню, но не скажу: пусть они пропадут во Времени...», – хрипло выдавил из себя Капитан.

Запомнилась мне и такая его мысль: «Зря чекисты после освобождения искали среди нас предателей. Век предателя и изменника Родины в таких лагерях, как Маутхаузен, был короток».

Фамилию генерала он не знал, но клялся, что до своей смерти все равно узнает и будет искать его родных и семьи тех из двухсот заживо погребенных в лед командиров, кого он знал лично, чтобы рассказать людям историю их гибели. Он мечтал о том, чтобы героям и мученикам Маутхаузена был поставлен памятник. Капитан много раз повторял: «Больше всего все мы там боялись погибнуть так, чтобы на Родине ничего о нас не узнали. У умиравших была последняя просьба рассказать о них на Родине. Имена и адреса друзей заучивали наизусть». И еще что мне запомнилось: Капитан говорил, что среди узников блока смерти многие в прошлом были учителями советских школ.

Из Маутхаузена после Победы почти без пересадок Капитан проследовал ... в Сибирь. Спасло его то, что одним из высоких лагерных начальников оказался едва ли не последний участник той самой группы пограничников, что оставила раненого командира в украинской хате. Написали родным, нашли закопанные документы, наконец, выпустили... с правом прописки на 101 километре от Москвы.

Я так и не знаю, сумел ли выполнить свое обещание Капитан: после ранения и концлагерей он страдал тяжелой формой туберкулеза. Вряд ли такая жизнь могла быть долгой: его ночные рассказы прерывались приступами сухого кашля, тяжелой одышкой.

Не знаю, почему Капитан выбрал меня в слушатели исповедальных рассказов... Может быть, предчувствовал свою судьбу. Однажды он сказал: « Вы – молодые: вам это нужно знать и помнить». Пусть он простит меня, что рассказываю я это поздно, за то, что не сохранил в памяти его имени.

Сколько же таких Капитанов было на Руси! Вспомнить хоть тех же толстовских капитанов Тушина на Бородинском поле, Хлопкова из «Набега», Жилина и Костылина из «Кавказского пленника». А может быть, вспомнить симоновских Капитанов из «Живых и мертвых», некрасовских – «В окопах Сталинграда»... Несть им числа...

Об истории генерала Карбышева стали говорить и писать у нас много позже. Я читал книги и очерки о подвиге генерала Карбышева, встречался с другими узниками этого лагеря смерти. Довелось мне побывать в Маутхаузене, увидеть памятник, о котором мечтал Капитан. Но я не встречал имена тех, кто вместе с Карбышевым принял мученическую смерть...

Знает ли о них Родина? Именно там, в Маутхаузене, я дал себе слово рассказать обо всем услышанном еще в студенческие годы...

Совсем иначе сложилась судьба пленного Солдата. Он рассказывал о себе охотно и бесхитростно. Тщедушного, щуплого, всегда угодливо улыбающегося паренька сначала гоняли из лагеря в лагерь, пока он не попал под Винницу. «Поставили нас копать длинную и глубокую канаву. И было нас видимо-невидимо сколько... А я был все при лошади, как в нашем колхозе... Исправная моя работа приглянулась коменданту, и стал я его возить на бричке. Очень он хвалил меня за то, что люблю лошадей! Однажды, когда канава была уже почти готова, он взял меня и еще двоих пленных – повара да сапожника – и приказал перевезти груз в другой лагерь. Когда мы собрались возвращаться, он сказал, что нашего лагеря уже нет: все расстреляны до единого... Приказал помолиться за него, дал свой немецкий адрес и пообещал встретиться, если останемся живыми. А пока сдал нас в другой лагерь. Немецкий офицер был в солидном возрасте, русский язык немного знал: работал в России раньше».

Долго ли, коротко, но отправили Солдата в Германию, где он работал на шахте в кошмарных условиях. Однажды ему помогли написать по заученному немецкому адресу. Вскоре за ним приехали, увезли работать в поместье, приставили к лошадям. И опять он сытно ел, на мягком спал... Дошли до семьи слухи, что хозяин сам в последний год войны попал в русский плен. Сразу к русским пленным в хозяйстве стали относиться еще лучше.

Освободили его из плена американцы. А потом – возвращение на Родину в товарных вагонах и под той же охраной, под какой возвращался и Капитан. Та же Сибирь. А почему отпустили скоро, он так и не знал. То ли все тот же туберкулез, то ли что другое помогло (многоопытный Капитан тихонько шепнул мне: «Поди, завербовали и отпустили: такой любую бумагу у оперов подпишет... А ты слушай его да помалкивай»).

Прошло много лет, и я прочел в журнальной статье о том, что под Винницей немцы оборудовали Восточную ставку Гитлера. Пленных, рывших траншеи для кабелей связи, после окончания работ всех до единого расстреливали ради сохранения секретности...

Много сделал для безымянного Солдатика безымянный Немец: спас от верной смерти, но для чего? Чтобы сделать рабом? Моего родственника Анатолия Сергеева-Израилева после первой неудачной попытки побега из плена спас такой же пожилой немецкий офицер. Но этот тоже по-русски сказал иначе: «Ему нужно вернуться домой живым! Его там мать и девушки ждут!». А потом, обращаясь к разъяренному эсэсовцу-охраннику, уже передернувшему затвор винтовки, по-немецки произнес четко и ясно: «А тебя разве дома не ждут?». Разными были и немцы...

Дома ждали всех... Только путь домой для моего родича лежал через три года партизанской войны в Литве и Белоруссии.

В том же бою, где попал в плен Анатолий Сергеев-Израилев, в плен угодил и его школьный друг Владимир Дмитриевич Четверухин. О молодости, прошедшей через фронт, плен и проверочные лагеря, он написал повесть. Можно обсуждать степень готовности рукописи к изданию. Вероятно, требуется еще определенное литературное редактирование. Но главное, что удалось автору, – это галерея портретов тех людей, с кем он встречался на трудных дорогах.

Здесь – и пленные, и угнанные на каторгу, и немецкие охранники, и те немцы, с которыми приходилось встречаться... Нет только ни одного из тех, кто отправлял в наши лагеря, кто охранял там... Читаешь рукопись и еще раз видишь, какими разными могут быть люди, тем более в таких страшных условиях, как война и неволя.

Я спросил Владимира Дмитриевича: «Где было хуже?». Он ответил: «Трудно было везде, а у нас было еще и обидно...».

Находятся люди, которые не верят в правдивость рассказов тех, кто прошел через все круги ада фашистского плена. Но как не поверить такому? В Железноводской водолечебнице я познакомился с киевлянином, лечившим травмированный позвоночник. Однажды он рассказал, что попал в плен, за побег был отправлен в Маутхаузен. В новогоднюю ночь в их барак ворвались пьяные эсэсовцы, приказали всем лечь на пол лицом вниз, и на спинах лежащих устроили пляски, отбивая чечетку кованными каблуками сапог... Через двадцать пять лет в музее Маутхаузена я увидел фотографию, сделанную немцами в ту самую ночь. Назвал ее фотограф «Пляска смерти». Придумать такое невозможно!

]

Расскажу еще об одном учителе математики Первой школы и весьма типичной для тех времен истории, приключившейся с ним. История эта оставила в памяти малоприятные воспоминания. Был я в то время секретарем первичной парторганизации школы.

Примерно раз в месяц к нам приходил «куратор ОТТУДА» – так его называла директор школы (читай – из КГБ). Иногда на встречи приглашали и меня. Совсем неназойливо задавался один и тот же вопрос: «Все ли у вас в порядке? Нет ли вопросов к нашему ведомству?». Однажды я, может быть, по наивности задал вопрос: «А что вообще может случиться в нашей школе такого, что было бы интересно для вас?». Тон разговора сразу сменился: «В вашем коллективе два учителя раньше привлекались к ответственности по политическим статьям, четверо прошли через плен, один был судим военным трибуналом, один вообще родом из-за границы. Вам этого мало?». Нам этого было достаточно, потому и директор школы и я на все расспросы ограничивались характеристиками в превосходных степенях, о ком бы нас ни спрашивали... В ответ мы всегда видели скептическую улыбку.

Но однажды меня вызвали в директорский кабинет прямо с урока. Там сидели двое. Я понял, что предстоит серьезный разговор. Гости ОТТУДА попросили пригласить в кабинет учителя математики, бывшего фронтовика с множеством орденов и медалей, служившего в контрразведке.

Войдя в кабинет, он, очевидно, понял, кто его приглашает, сел к столу и тихо спросил: «Чем могу?». Столь же спокойно ему предложили вспомнить, не был ли он в плену у немцев. Учитель беззвучно заплакал, плечи его затряслись, кисти рук судорожно сжимали локти... Смотреть было страшно!

Старший из гостей сухо сказал: «Идите домой и подробнейшим образом опишите, как все это было. Завтра явитесь к нам».

Оказалось, что наш учитель в 1941 году после училища попал на фронт, кажется, в печально знаменитую вторую ударную армию генерала Власова. Из окружения выбираться приказали малыми группами.

Тогда-то он и попал в плен. Но документы сохранил, спрятал в сапог, а через пару дней бежал со скотного двора, где держали пленных. Немцы еще не успели составить списки, а потому, вероятно, и не спохватились. Через несколько дней удалось выйти к своим. Окруженец был направлен на проверку в СМЕРШ («Смерть шпионам» – так называлась эта служба).

Ему повезло: командовал этим подразделением вологжанин, сосед по улице, с кем он вместе бегал в школу. Тот вспомнил: «А ты ведь хорошо успевал по немецкому языку. Оставайся у нас». Короткие курсы военных переводчиков, а далее безупречная служба до самого Дня Победы. Были и рейды по немецким тылам, и ранения, и награды.

Потом вернулся домой, вырастил хороших сыновей, был добрым человеком, хорошим учителем. А о том, что два дня был в плену, он молчал всю жизнь, зная, чего это могло стоить.

С большим трудом коллективу школы удалось отстоять своего коллегу. Особенно билась директор школы, чтобы отменили тут же последовавший приказ об увольнении учителя «за неискренность». Этот эпизод, едва не поломавший судьбу бывалого солдата, очень характерен для своего времени, хотя со смерти Сталина прошло к тому времени уже много лет.

[

И еще одна мысль. Мне довелось встречаться с немцами, побывавшими в русском плену. Почти каждый из них говорил о том, что не держит зла на наш народ и нашу страну. «Ведь нас туда не звали...», – говорят они. Это понимание приближает их к идее покаяния и примирения народов.

С другой стороны, все мы сегодня являемся свидетелями жесткой позиции многих российских ветеранов Второй мировой войны по поводу установки памятников немцам, погибшим в Сталинграде. В российских ветеранах никогда не ослабнет чувство гордости за Победу в справедливой войне и скорбь по неизмеримым потерям, понесенным народом. Но к примирению народов пути искать все равно придется. Начало этого пути, вероятно, показал нам Петр Великий, пригласивший на победный пир всех плененных под Полтавой шведских генералов. Путь примирения лежит через уважение к могилам павших, и своих, и чужих.

По всей Европе я видел ухоженные могилы российских солдат. Одна потрясла меня особо. В Братиславе, на горе Славин, стоит памятник четырем тысячам российских солдат, погибших в апреле 1945 года, всего за месяц до окончания войны. Четыре братские могилы по тысяче... Отдельные плиты – генералам и Героям Советского Союза. И одна плита – старшему лейтенанту медицинской службы Марии Илларионовне ДОБЛЕСТНОЙ. Мимо этой плиты не проходит никто! Есть у каждого народа имена-символы. Есть могилы –символы. Здесь они слились воедино... Мне думается, если мы когда-либо поставим памятники убитым в войне немецким солдатам, это заставит и нас самих, и весь мир еще более уважительно относиться к памяти погибших россиян, к памяти невозвратившихся мертвых.