После смерти Левенталя, последовавшей 1-го марта 1884 года поступил Григорий Александрович Ураноссов, который просидел на этом, не своем месте тоже около 20 лет.
<......>
В какой именно гимназии он учился я точно сказать не могу, но думаю, что в I-й, как наиболее близкой к месту жи-тельства его отца; о пребывании в университете тоже не могу сказать ничего определенного, так как он сам об этом ничего не говорил, а от других я никого не знал, которые были его однокурсники; знаю только, что он окончил курс в начале 60-х годов и, стало быть, старше меня лет на 8-10. Тотчас по окончании курса он поступил в I-ую городскую больницу, в которой главным доктором был тогда Вас. Ал. Басов. Вид его, судя по портрету его того времени, был до того плюгавый, напоминавший плохого семинариста, что даже Басов поместил его в Контору, где он должен был составлять и переписывать бумаги, а потом уже переведен был в ординаторы. Зависть его на приобретение денег, на чины и ордена кажется была безграничной. В то время в должности старшего ординатора был в этой больнице Иван Степанович Клименков, пользовавшийся большой популярностью между жителями Рогожской части, населенной в то время все типами Островского; они почти боготворили его. Это было грубейшее из созданий, какое только можно вообразить из врачей, об его грубости упоминает даже автор той заметки (опять мне память изменяет) о последних днях жизни Гоголя, к которому он был призван как врач-практикант. Он привык обращаться с рогожскими купчиками того времени, называл их или “мать моя”, или “голубушка” и всегда, конечно, на ты. Выслушивал грудь без стетоскопа, а прямо прикладывая ухо к жирному телу и иногда без всякой надобности долгое время; а по окончании выслушивания - тыкал в разные места пальцем приговаривая: “Вишь ты, и тут у тебя затвердело, и тут завалило. Поди-ка расшевели всю эту музыку!”. А больная в ответ на это приговаривала: “Батюшка, Иван Степанович, Вы уж сделайте божескую милость, напишите мне такое лекарство, чтобы все это прошло. А уж мы не постоим в плате”. И плата следовала удвоенная. Собирал он таким образом немало и жил во всю мочь, как мог жить богатый и вполне некультурный человек: ел, пил, хорошо и всегда много, сытно, жирно, пьяно, держал своих лошадей и много прислуги, имел много одежды, кормил знакомых и сослуживцев обильными завтраками. К этому-то человеку с особенной завистью относился Григорий Ураноссов, называл его “благодетель Ив. Степанович”, а тот называл его не иначе, как Гриша или Гришка, похлопывал его по плечу, дарил ему свою поношенную одежду и даже калоши, что тот принимал с благодарностью. Видя такое заискивание к себе Ураноссова, Клименков давал ему иногда и практику, конечно в тех домах, в которых платили поменьше. Но наш Гриша был доволен и этим. Ему нужно было сделать себе имя и приобрести состояние. Он оставался до самых последних дней жизни Клименкова при его особе, так как тот уже совершенно умирающий, но еще продолжал принимать больных ради корысти; он принимал их даже накануне смерти, а умер он от рака гортани и дыхательного горла. Когда он не мог уже говорить от слабости, он указывал больному или больной на сидевшего тут же Ураноссова и давал понять больному, чтобы говорили по его указанию с Григорием Александровичем. Этим самым он указывал, что делает его своим наследником по практике. И, если бы Ураноссов обладал человеческими свойствами более деликатного свойства, чем те, которые были в нем, он конечно, получил бы многое от Клименкова по этому наследству. Но этого не произошло. На место Басова, вышедшего из больницы, перешел старший врач, т.е. помощник его Э.Э. Клин и Григорий Ураноссов постепенно подвигался по службе и через 12-15 лет стал самым старшим врачом, и тут во всю проявил свои свойства настолько, что сослуживцы, в том числе и деликатнейший из людей Э.Э.Клин, не знали как от него отделаться и готовы были всячески содействовать к тому, чтобы его назначили куда угодно, хотя бы губернатором, только бы взяли его них поскорее. С кем только не скандалил этот человек! С врачами постоянно, с сиделками, с служащими в Конторе. Ладил он только с больничными прачками, к которым благоволил и на чердаке больничном устраивал амурные свидания с ними, за что и получил название больничного кота. Бедному Клину приходилось постоянно примирять его с кем-нибудь.
Не выдавался он своими способностями и во врачебном деле; он состоял сперва во все время своей службы в хирургическом отделении, но до оперирования Клин его мало допускал, делал операции сам лично, а потому за ним и не значилось хирургической деятельности. Он, еще при Басове, сдал экзамен на доктора медицины и написал диссертацию о развитии костей, делал наблюдения над развитием кости у поросят, за что проф. гистологии А.И.Бабухин похвалил его на диспуте. Желая поставить себя на вид как ученого человека, он поехал на свой счет за границу, как будто бы с научной целью, как значилось в его бумагах и записано в формуляре, но доехал только до Вены и здесь застрял, проводя все время в беседах с дьячком тамошней православной церкви. Пробыл он там месяца два или три и что вынес из поездки знал лишь он один, а когда его сослуживцы спрашивали его о том, что нового в Вене, он обыкновенно отвечал: “Да там то же, что и у нас у Калужских ворот (базарная площадь - ближайшая к больнице), разве только то, что почище”. он думал, вероятно, этой поездкой поднять свой престиж между врачами, но было ясно, что это напрасная мечта: знали его достаточно и оценили по достоинству. С целью поступить в число членов хирургического общества он сделал в одном из заседаний его сообщение по статистике ампутаций; но оно, это сообщение было настолько не научно, что показало в авторе полное незнакомство с врачебной статистикой и незнанием дела, на что было ему и указано, а бывший в то время секретарь общества доктор Костарев так разнес его в своих возражениях по поводу доклада Ураноссова, что отбил у него надолго охоту выступать с такими докладами, а Комиссия дала о нем неблагоприятный для него отзыв, вследствие чего он и не попал в число членов общества. Он никогда не мог забыть этого обществу и всячески поносил его в частных беседах, особенно с глаза на глаз. Потом он пристроился в обществе Русских врачей и там тоже сделал сообщение о случае наложения швов на рану кишок, окончившемся благополучно, на основании чего решился написать, что он предлагает врачам в подобных случаях следовать его примеру, как будто до него этого никто не делал, не зашивались кишечные раны, забывал про то, что в каждом учебнике по оперативной хирургии трактовалось об этом много раз, даже составилась целая литература о кишечных швах, а потому, если он делал такое предложение, так это указывает на что-нибудь одно из двух, т.е. на то, что он не знает литературу рассматриваемого им вопроса, или думает одурачить членов общества, считая их такими же невеждами, как и он сам. Во всяком же случае он не делает открытия, с которым было бы связано его имя. Но все же он состоял членом общества Русских врачей, заведовал там хозяйственной частью, смотрел, чтобы масло было в лампадах и т.п., а до научного дела его не допускали. Там хорошо понимали, что он вполне может уподобиться собаке, лежащей на сене, которая и сама его не ест, и другим не дает. Сам он, конечно, ничего не украдет, но и другим не даст украсть.
Вот такого-то человека и подготовил барон Бюллер к нам на должность Главного доктора, вопреки Тихомирову, которому обещал это место, а когда стало известно, что он представил Ураноссова, так как бы в оправдание своего обмана, говорил Тихомирову, что общественное мнение подсказало ему Ураноссова, и что он имеет большие преимущества перед всеми кандидатами, а именно то, что он статский советник, что он Доктор медицинских наук, на что Тихомиров ему ответил, что он тоже статский советник, а что касается до степени доктора медицины, так от него, Тихомирова, испрашивается даже голос при назначении этой степени ищущему ее докторанту. На что Бюллер мог ответить только лишь то, что он не знал этого раньше, а теперь уже поправить это невозможно. А мне сказал, что когда он был в последний раз в Петербурге, так фрейлина Ее Величества Озерова отзывалась ему обо мне в очень лестных для меня выражениях. Что он хотел этим сказать - черт его знает, разве только лишь то, что он знаком с придворными дамами. Я же был у него по его распоряжению, переданному мне Тихомировым.
Свободное копирование
