Офтальмологию в Клиниках читал нам Г. И. Браун, русский немец, проживший всю жизнь в Москве, свободно говоривший по-русски, чересчур правильно и с таким акцентом, что сразу выдавал свое немецкое происхождение. Сам себя он считал большим знатоком русского языка, знал массу русских пословиц, часто говорил их, но не всегда правильно, а потому нередко вызывал улыбки. Например, вместо того, чтобы сказать, что “цыплят по осени считают”, - “Эй, батенька, мой, знай, что цыплят по восемь считают”; или “Бедный Макар, все на шишках валяется”, или еще лучше: “В чужой проход со своим уставом не ходи”, “Чужая брань на воротах не висит”. Как он понимал смысл этой пословицы известно было ему одному. Он был, будучи профессором офтальмологии, в то же время и Главным доктором глазной больницы, где за отсутствием в университете глазной клиники вел практические занятия со студентами 5-го курса. Читал он почти дословно по руководству, им же состав-ленному; в мое студенческое время оно состояло из двух выпус-ков и стоило недорого.
Оперативную хирургию с топографической анатомией и практические занятия в антомическом театре при клиниках преподавал Разцветов с Новацким, причем они делили этот обширный предмет пополам так, что один читал учение о переломах и вывихах и малую хирургию, а другой всю остальную часть, т.е. оперативную хирургию, на следующий год они менялись, а когда я был уже на пятом курсе, Новацкий был назначен Главным доктором Ново-Екатерининской больницы и профес-сором Хирургической госпитальной клиники, всю оперативную хирургию читал уже один Ал. Павл. Разцветов. Он происходил из наших рязанцев, из духовных, в юности был очень беден и потому знал по горькому опыту цену деньгам, которым придавал большое значение: он был скуп до невероятия и бережлив. Мне про него рассказывал А. Мат. Макеев (впоследствии профессор акушерства), что во время юности Разцветов был ординатором у профессора Ф.И. Иноземцева, жил стало быть в казенной клинической квартире, в которой стояла казенная, за ветхость забракованная мебель. Прислуживали ему или сиделка из клиник или служитель. Дома он никогда ничего не ел, а лишь иногда пил чай. А питался или у знакомых, или у пациентов, или наконец казенным обедом, который отпускался ему как дежурному. Однажды он заболел и призвал к себе Ал. Матвеевича и обратился к нему с такой просьбой: “ Вот, А. М., я лежу больной, выйти не могу, а вчера у меня собралась тысяча рублей, так вот, пожалуйста, возьмите ее и положите на мое имя в банкирскую контору Юнкера, там у меня счет. Да что Вы так беспокоитесь Ал. Павлович, - говорит Макеев, вот дня через три-четыре выздоровеете, тогда внесете деньги сами. Да как же это так, ведь через 3 дня будет уже 4-е число, а сегодня 1-е, стало быть деньги будут лежать дома без пользы, без приращения. Нет, так нельзя.” И Макеев отнес деньги для приращения их. Он, будучи уже ординарным профессором, не стеснялся занимать место домового управляющего у Тарлецкого ради квартиры и жил в его доме на углу Александровского сада и площади против манежа. Когда наступал срок, по 25-и летней службы, он на завтра же вышел в отставку и купил себе дом в Москве в Кисельном переулке рядом со стеной Рождественского монастыря, чтобы быть поближе к Клиникам, где прошла вся его служба. Он был холостяк, но под старость прельстился красивой еврейкой, женой одного врача, служившего при воспитательном доме, и купил ее за 10 тыс. рублей, обратил в христианство, православие и женился на ней. Отставной муж еврей через год возвратился из заграницы, куда он уехал продавши жену и потребовал от Разцветова еще дать 10 тыс., но тот отказал и еврей - жид удавился. Уже будучи в преклонных летах, он внес обществу испытателей природы 10 тыс. руб., на проценты с которых должна быть выдаваема большая золотая медаль за лучшее сочинение по естествознанию, и все свое состояние по завещанию оставил в пожизненное пользование жене, она не могла его ни продать, ни заложить, а после ее смерти все оно должно было поступить в собственность Медико-филантропического общества, которое построило на них приют для бедных лиц врачебного сословия. Состояние его, после продажи дома равнялось 800 тыс. рублей. У жены был собственный дом в одном из переулков, выходящих на Арбат; она любила драгоценные камни и была убита в Быково во время купания племянником, желавшим получить поскорее богатство тетушки, который, однако же, попался, и был судим.
Другой профессор оперативной хирургии был Иван Нико-лаевич Новацкий, родом из Смоленской губернии, неясного происхождения. Он начал службу в Ново-Екатерининской больнице, в хирургическом отделении, где профессором Госпи-тальной клиники был тогда Поль, а когда началась Севасто-польская война, он пристроился там где-то и заведовал особым лазаретом на небольшое количество кроватей и здесь сумел нажить деньги, а по окончании войны, когда Особая комиссия стала разбирать все счета и разбирать документы добрались и до Новацкого и оказалось, что он получал 12 тысяч рублей на несуществующий и не существовавший лазарет. Дело было скверное, грозила большая неприятность и Ив. Николаевич обратился за помощью к своему покровителю профессору Полю, имевшему большие связи с правящими кругами и трех взрослых дочерей девиц, за одной из которых ухаживал Новацкий, сделавший ей даже формальное предложение, которое было принято. Будущему тестю ничего не оставалось, как пустить в ход все свои связи и он пустил, научивши Новацкого на запрос по поводу полученных им 12-ти тыс. такой отзыв: “Я таких денег не получал, и устраивать мне ничего не было нужды, так как на месте моего служения под Севастополем все было устроено, а получил эти деньги, вероятно, тот фельдшер, который служил в то время при мне; он очень хорошо мог сделать мою подпись. Однажды, когда он меня не ожидал, я зашел в комнату, где он сидел, как при моем входе быстро схватил лист бумаги и спрятал его в стол. Я , чувствуя, что здесь есть что-то недоброе потребовал от него, чтобы он показал мне, что он писал. Когда он показал, то я увидел, что весь лист бумаги был исписан моей подписью, причем первые подписи не имели никакого сходства с моей, а последние были так хорошо подделаны под мою, что я не мог сказать, я это писал или не я. Поэтому я думаю, что и расписка в получении 12-ти тыс. рублей, которая имеется в деле, не моя, а его.” Этому отзыву дали веру, дело прекратили, о чем и уведомили Новацкого и Поля. Поль, конечно, поздравил Новацкого и сказал, что теперь можно подумать и о дне свадьбы. Но каково же было его удивление, когда Новацкий чистосердечно заявил ему, что он не чувствует ни малейшего влечения к брачной жизни и поэтому от невесты отказывается. Тут только старик Поль понял с кем имеет дело и назвал неудавшегося зятя подлецом, что тот и скушал. Всю эту историю при мне рассказывал в присутствии нескольких лиц один господин, хорошо знавший и Поля и Новацкого, так как служил при них смотрителем в Ново-Екатерининской больнице.
Курс судебной медицины читал Д.Е. Мин, бывший в то же время проректором. Это была должность, заменившая инспектора, которая остается и до сих пор. (Чем это стало лучше, что нет инспектора, а есть проректор - я не знаю, в чем тут разница тоже не знаю). Читал Мин всегда солидно подгото-вившись к лекции, в чтении его всегда была наглядность, иногда даже картинность, как например, в тех случаях, когда он описывал смерть от утомления или замерзания.
На 5-ом курсе, когда не бывало вскрытия трупов, он вел с нами судебно-медицинский семинарий, который был им введен. Дело состояло в том, что из книги протоколов вскрытия он давал каждому из нас какой-нибудь протокол и на нем писал те вопросы, которые могут быть предложены судебным следователем по поводу этого протокола. Нужно было написать мотивиро-ванное мнение по поводу этих вопросов. Мнения эти читались на лекции и каждый присутствующий мог делать по поводу их свои замечания или возражения он же лично руководил чтениями как председатель, и, надо отдать ему справедливость - руководил с большим тактом и умением. Эти прения до такой степени нас увлекали, что иногда мы засиживались на них и лекция оканчивалась вместо 3-х часов в 5. Благодаря этим занятиям мы знали судебную медицину хорошо, и я помню ее до сих пор, хотя со времени окончания мною университета прошло уже 52 года. С этих же пор по ходатайству Мина введено правило, что все оканчивающие курс по медицинскому факультету, кроме степени лекаря, стали получать и звание уездного врача, на которое прежде держался особый экзамен.
Хорош был Мин на диспутах при защите диссертаций. Помню я, как защищал диссертацию о прободениях барабанной перепонки д-р Лазарев, один из специалистов по ушным и горловым болезням в Москве. Он защищал то положение, что прободение перепонки иногда единственная мера к спасению слуха и даже жизни. Мин ему сделал возражение и спросил его: “А как он смотрит на то, что если во время драки, кто-нибудь ударит по уху так, что разорвется барабанная перепонка. По-Вашему выходит, что это - благодетельная мера, искусственно проводимое прободение, а судебная медицина до сих пор признавала это тяжелым повреждением, и может ли получивший прободение искать и обвинять своего противника в том случае, когда ему, по свойству его болезни, нужно было произвести искусственное прободение? “Лазарев не мог ничего ответить и после долгого молчания только спросил: “А как думаете Вы сами?” На многих лицах появилась улыбка.
Д. Е. Мин был британский подданный, был другом Кетчера, начальника врачебного отделения в Москве, о котором говорит и Татьяна Пассек в своих воспоминаниях, и который был известен в Москве, как долго служивший, а особенно потому, как он смеялся (Кетчеровский смех), пожалуй, погромче нашего родственника Алексея Ивановича Поникаровского. Оба они переводили Данте и Шекспира на русский язык.
Свободное копирование
