Но положение мое круто изменилось, когда я оставил наши нумера, а произошло это потому, что мне предложено было моим же сотоварищем Н. В. Давыдовым поступить репетитором в один семейный дом. Дело произошло так. В деревне, в Кирсановском уезде в имении Давыдовых жил постоянно свой врач Петр Федорович Майер, брат которого Павел Федор. Майер жил постоянно в Москве на Страстной площади рядом с Екатерининской больницей в д. Сухово-Кобылина (автора Свадьбы Кречинского); этот Павел Федорович был в свое время известный в Москве практикант, но так как был он неопытен в жизни, не сумел составить себе состояние, он кажется был годовым врачом у князя Оболенского. Вот он то и сосватал меня представить Оболенскому (на Цветном бульваре). Я, наверное, произвел на него недурное впечатление, и он тут же предложил мне приехать к нему в тот же день, что я и сделал.
Не могу удержаться от того, что бы не записать несколько строк об этом моем новом положении. Сам князь Василий Андреевич Оболенский был известен всей Москве за свою внешность: он был маленького роста, потому что был горбатый, кособокий, одна нога у него была короче другой, поэтому он хромал, был одноглазый, картавый, плешивый во всю голову и носил рыжий стриженный парик, брился наголо; ему было в это время лет 50-60. Несмотря на свое уродство - это был добродушнейший человек. Он состоял на службе при особе Московского Генерала-губернатора кн. Долгорукова в качестве одного из многочисленных чиновников особых поручений, жалованья, конечно, не получал и никаких поручений не исполнял, разве лишь являлся иногда в качестве доверенного от Долгорукова или представлял его на каких-нибудь торжествах или официальных обедах невысокого свойства. Он был много лет Каширским (Моск. губ.) уездным предводителем Дворянства, но в деревню никогда не ездил. За свое продолжительное предводительство он был известен Александру 2-му и жене его Марии Александровне. За свои уродства Москва звала его Квазимодо (Quasimodo), герой романа Виктора Гюго “Notre Dame de Paris”. Жена его, княгиня, Прасковья Львовна, была простая, бывшая его крепостная девица большого роста, грузная, объемистая, краснощекая, вполне русская деревенская красавица, лет 40-45. У них была дочь, Евфимья Васильевна замужем за Шиловским, который готовился в институт военных инженеров, а теперь, будучи офицером, состоял кем-то при Военно-окружном суде. Самый молодой член этой семьи был сынок Василий Васильевич Васильев, к которому я был приставлен, и который уже 5-й год в 6-ом классе гимназии. Меня поместили с ним в одной комнате. Это было не злое, а добродушное существо, большой поклонник театра, особенно Малого Московского дома и балета вне дома. Он, видимо очень страдал от того, что небогат. Лучшим другом его был молодой человек без всякого дела, впоследствии артист Малого театра, под именем Логиновский, а настоящее его имя было Шиловский. Я прожил у Оболенского 5-6 месяцев и за все это время, мне ни разу не удалось поговорить с моим Василий Васильевичем об уроках к завтрашнему дню: то у них гости до полуночи, то ему необходимо уезжать с отцом или сестрой, так и тянулось до экзаменов, а тут оказалось, что он не допущен до экзаменов потому, что не посещал гимназии половину учебного года. А, между тем, я всегда утром снаряжал его в гимназию, спрашивал не забыл ли он взять что-нибудь. Он отправлялся всегда из дома очень озабоченным, брился, молился, просил мою руку на счастье, уходил, а в определенное время возвращался домой и на мои вопросы о том, что спрашивали его кто-нибудь из учителей, он всегда отвечал одно и то же - никто не спрашивал. Я никак не мог понять, почему его никто не спрашивает, а потом дело разъяснилось и оно состояло в том, что утром он вместо гимназии со своими книгами отправлялся к своему другу Шиловскому (угол Мал. Дмитровки и Страстной площади), переодевался там во фрак или сюртук по надобности, и вместе с Шиловским брали лихача извозчика и отправлялись с визитами к артисткам балета или актрисам Малого театра, а затем он приезжал опять в строго определенное время к Шиловскому, переодевался в гимназический мундир, брал покинутые утром книги и приходил домой. Обо всем этом я узнал лишь тогда, когда стало известно, что он оставлен на 6-ой год в том же классе; тогда это можно было делать в Москве, где было 6 гимназий, только переходи из одной в другую, и в каждой будешь считаться сидящим в классе первый год, не то что в провинциальной гимназии, там этого не скроешь.
Когда проделка Вас. Васильевича обнаружилась, старик князь командировал меня в гимназию (4-ю), направил узнать в чем все дело, и там инспектор сказал мне, что Вас. Васильевич со святок не был в гимназии ни разу, и причина неявки его осталась невыясненной.
Когда я сообщил об этом дома, поднялась целая буря, посыпались упреки и мне - чего я смотрел. “Зачем не провожал его в училище, - говорили, - малолетка”.
Как я ни оправдывался, что это не мое дело, что я должен был лишь заниматься с ним дома, а не провожать его в школу, тем более он старше меня на два года - ничто не помогало, княгиня стояла на своем, что я плохо занимался с ее сыном, а я вовсе не занимался с ним за его систематическими уклонениями от занятий.
Дальше я считал себя не в праве оставаться в этой семье, о чем и заявил князю на другой же день утром и уехал в свои излюбленные нумера “Рим”.
Но в это время наших тамбовцев никого там уже не было: экзамены у нас были почти кончены на всем факультете и я остался совсем без дела и, чтобы не быть праздным, я начал ходить в Румянцевский музей, читать книги, а иногда заниматься в аптеке Лемана уже по 10 коп. за час работы. Этим я и существовал и, скажу прямо, существовал недурно. Только на беду мою поселился со мной наш же тамбовец, годом старше меня Иван Никитич Алексеев, такой прохвост, каких я и не видывал; он был студент-юрист, но специальность его состояла в карточной игре, и он, обладая некоторой степенью ловкости в шулерстве, надеялся этим составить себе если не состояние, то некоторое обеспечение, но жестоко ошибся; он напал на целую шайку еще более ловких прохвостов и они обыграли его дотла.
Экзамены сошли у меня вполне благополучно, кроме химии, по которой я получил 3, а по остальным 4 или 5, в среднем выводе более чем 4 1/2; стало быть я имел право просить о назначении мне казенной стипендии, о чем я и подал прошение, но так как назначение и определение о назначении и уведомление требовали от канцелярии некоторого времени, то обыкновенно первая получка бывала в конце ноября или в декабре, что было и со мной, а до тех пор нужно было как-нибудь перебиваться и я перебивался, но ввиду скорого получения 200 рублей в год и освобождения от платы, теперь уже повысившейся до 50 руб. в год. Я не унывал и позволял себе некоторые экстренные расходы, как например посещение Bierhalle “Эльсина” на Тверском бульваре, которая привлекала к себе массу публики как своим географическим положением (Тверской бульвар, дом графини Дешово), так и тем, что там было много разных газет и русских и немецких, и даже были французские, и можно было получать за 15 коп. громадный биток, жареный в сметане, чего в других пивных не бывало.
Свободное копирование
