Если бы кто-нибудь из читающих эти записки подумал, что он найдет в них описание общественной жизни Москвы за это время, то пусть он разочаруется, в них не будет сказано по этому поводу ни полслова; московская жизнь шла мимо нас, а мы поглощены были всецело лишь тем, что касалось нас лично и отчасти университета, насколько это касалось нас, или близких к нам сотоварищей. Сама же Москва того времени отчасти записана моим другом Н. В. Давыдовым, под именем “старого москвича” и помещена в нескольких нумерах Русских ведомостей в последние годы перед революцией; к ним-то я и отсылаю желающих ознакомиться хотя отчасти с Москвой того времени.
В ноябре 1865 года открылась Петровско-Разумовская Сельскохозяйственная Академия. Здание Академии помещалось верст за 6 от Москвы в прекрасной местности с большим парком и прудом. Раньше весь участок земли, теперь принадлежавший казне, был собственностью частных лиц, переходил из рук в руки, одно время им владел какой-то аптекарь, а теперь он приобретен собственно для Сельско-хозяйственного института или Академии, как его называли.
В первое время, чтобы открыть институт, прием в слушатели был без всякого экзамена, вследствие этого состав студентов был самый невозможный: это были уже не наших лет молодые люди, а гораздо старше, некоторые были уже с посиневшими носами, постоянной хрипотой, как поклонники не только тайные, но и явные Бахусу. Где они были раньше, чем занимались, каков их образовательный стаж - неизвестно. Кажется все то, что было в России ни к чему не пригодного, ни к чему неспособного и много о себе говорившего - все это поступило в институт. Жили эти лица также на своих квартирах на выселках и, кажется, причиняли немало беспокойства своим хозяевам. Первоначально находились там: церковь, существующая и до сих пор, Главное здание и два флигеля для квартир профессоров. Больница и скотный двор, прочие постройки были возведены уже впоследствии. На всем пути от Главного здания до Бутырской улицы не было ни одного дома, кроме соломенной сторожки. Вся масса дач строилась уже потом, год за годом. Для удобства живущих там в сообщении с Москвой, 1-й директор института, он же и профессор ботаники Железнов устроил сообщение - дилижанс, отходивший раза 3-4 в день и останавливавшийся в Москве около Страстного монастыря. Он был довольно поместительный, вмещал в себя 8 человек, везли его 4 лошади довольно быстро. Цена переезда была 25 копеек; я говорю об этом потому, что тогдашние петровцы почему-то особенно полюбили наши нумера, ежедневно бывали в них целой толпой и, конечно, вваливались и в мой нумер. Мы жили с Орловым, сперва относились к ним безразлично, а потом стали считать их совсем нежелательными гостями. Между ними был лишь один до некоторой степени симпатичный, да и тот поляк, Сорочинский, чуть ли не единственный, который окончил курс в институте из всего первоначального сброда. А ведь сразу-то их поступило около 100.
Между ними было много нигилистов, недовольных всем, высоко ценивших свою болтовню, дерзивших каждому, ко всему относившихся с пренебрежением, в том числе и к научным занятиям, ради которых они приехали в Москву - революционеры от зависти. Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно там, около пруда, в гроте раздался первый выстрел русской революции, убивший довольно порядочного студента Иванова, заподозренного в измене. В последующие годы состав студенчества изменился, потому что требовался аттестат об окончании гимназии, а потом даже ввели конкурсный экзамен, понятно, на который, конечно, не хватило бы дерзости ни у одного из поступивших в первый год. Убийца Иванова студент Нечаев и поступил-то в институт кажется не для учения, а для революционной пропаганды, как выяснилось потом на суде.
Надоели мне тогда эти петровцы, а особенно один из них Воронин, до невероятия, да и болезнь моя все не оставляла меня. Я уже подумывал о поступлении в больницу, но не решился на это ввиду того, что считал нужным посещать лекции.
Свободное копирование
