Формы у студентов в это время уже не было: она уничтожена почему-то после знаменитой битвы на Тверской площади, которая называлась битвой под Лейпцигом. О ней я расскажу, когда-нибудь впоследствии, здесь отмечу только, что она была в 1861 году.
Эта отмена формы сказалась скоро в том, что на лекциях стали появляться и такие лица, какие ничего общего с университетом не имели, как оказалось потом - люди совершенно свободных профессий, т.е. без всякого дела, даже хулиганы и любители ревизий чужих карманов, но когда объявлено было, что все студенты и вольные слушатели при входе в аудитории должны предъявлять свои входные именные билеты, выдаваемые инспекцией, эти любители сразу исчезли.
Между вольными слушателями на других факультетах, кроме медицинского было немало молодых офицеров и даже молодые люди духовного звания в рясах. У нас вольнослушатели попадались редко: они заходили к нам из Нового здания университета ради любопытства, потому что билет давал право посещать вообще все университетские лекции без различия факультетов.
Первая лекция, на которую я попал, была лекция - анатомия здорового человека, т.е. анатомия описательная. Она читалась в особом здании, анатомическом театре, стоявшем в саду старого здания университета. В нем, теперь уже перестроенном заново, помещается гистологический кабинет, а для анатомического театра построено новое 2-х этажное здание с полуподвалом для хранения трупов.
Кроме анатомии здесь же читалась для медиков минера-логия, судебная медицина для 5-го курса и гигиена с диэтикой для 2-го курса.
Анатомия читалась в очень большом овальном зале, в котором места для слушателей были расположены амфитеатром в несколько рядов, один другого выше, а в центре их стоял большой стол, на который клался или целый труп, или части его. На противоположной стене висели часы с надписью: “скупуйте время” и с таким боем, какой мне впоследствии приходилось слышать у часов на старинных башнях в Германии.
Когда мы в назначенный срок явились на лекцию, скоро появилась какая-то большая фигура с громадными усами и баками, одетая в какой-то особый костюм: очень длинное пальто из черной клеенки, застегнутое до верха и на рукавах у запястья. Мы не знали, что это за особа, но хорошо узнали впоследствии, потому что имели с ней дело почти ежедневно, когда были на 2-м курсе. Это был прозектор при кафедре описательной анатомии Николай Дмитриевич Никитин, написавший исследование о подзатылочном нерве и исследование о сухожильных расширениях и фасциях у человека. Фигура вошла и уселась в кресло, рядом с другим креслом, назначенным, видимо, для профессора. В аудитории было полное молчание.
Минуту спустя отворилась боковая дверь и из нее вышла еще более массивная фигура, подошла к своему креслу рядом с Никитиным и, не садясь, раскланялась с нами и отрекомендовалась очень низкою октавой : “Профессор анатомии Иван Матвеевич Соколов”.
Это был очень высокий человек, довольно толстый, заросший пушистыми баками; в лице его все черты были какие-то крупные, неуклюжие, как будто бы не на своем месте, застывшие там, где поместила их природа. Он начал так : “гг. студенты! Наши беседы будут вестись по поводу анатомии нормального человека, по поводу той науки, которая составляет основу медицины, все значение которой Вы оцените по достоинству лишь впоследствии”. Что дальше он говорил, теперь я, конечно, не помню, так как с тех пор прошло почти 60 лет, но помню, что он несколько раз повторял, что знание анатомии для врача необходимо, как знание букв для писца или чтеца, и все в том же духе. Все это говорилось, по-видимому, с той целью, чтобы убедить в важности изучения анатомии.
Затем была воздана похвала средневековым анатомам, указано было на те затруднения, с которыми они встречались при своих исследованиях, о преследовании темной человеческой массой, особенно духовенством, которое считало рассечение трупа обидным и оскверняющим человека.
Лекция продолжалась часа два, от 10 до 12, и все время хрипел голос профессора, а по временам издавались какие-то особые звуки - точно досками ударяли о колени. Наконец пробили часы 12, и Соколов распрощался с нами, сказавши, что продолжение беседы он будет вести в следующий раз.
Все мы от напряженного внимания были изрядно утомле-ны, а я в особенности потому, что у меня уже начинался приступ моей болезни, лихорадки, и я невольно подумал о той массе труда, которая мне предстояла, при полуголодном состоянии и при постоянной заботе о прокормлении себя.
Хотя я жил и очень близко от анатомического театра, однако пришел домой в самый разгар пароксизма лихорадки и прямо свалился на постель под ее напором. Приступ болезни в этот раз был у меня особенно сильный, вероятно от того, что я до сих пор ничего не ел и утомился напряжением внимания в течение 2-х часов.
Свободное копирование
