Во время пребывания моего в 3-м классе, к нам поступили новые сотоварищи, ученики упраздняемого “Училища для детей канцелярских служителей”, которое было закрытое - интернат. В нем было около 100 человек, если не больше. Помещалось оно на той же Большой улице в своем доме, там же ученики и жили и учились. На улице их никогда не встречали. Одевали их в черные куртки, конечно, с белыми металлическими пуговицами. Между ними были и великовозрастные парни лет 18-20, а все же в курточках. Чему и как их учили - неизвестно; знаю только, что все они делались потом мелкими чиновниками в разных присутственных местах, почему некоторые и называли это училище рассадником “крапивного семени”. С уничтожением крепостного права и в связи с ожидавшейся судебной реформой это училище было упразднено, и питомцы его распределены или в гимназию, или в уездное училище; в гимназию поступили наилучшие из них; к нам в 3-й класс поступили трое: Покровский, в тот же год умерший от тифа, Полубояринов - ростом гренадер, брившийся начисто, скоро вышедший из гимназии неизвестно куда, и Ал. Ник. Ховрин, довольно способный молодой человек грузного сложения, окончивший гимназию вместе с нами, а потом и Харьковский университет по медицинскому факультету. Он до самой смерти своей заведывал Психиатрическим отделением Губернской больницы. Это тот самый Ховрин, который потом устраивал спектакль в гимназии и игравший роли и городничего Сквозника, и Подколесина (Ревизор и Женитьба).
Во 2-й класс поступил оттуда П. Вышеславцев, тоже очень способный юноша, до самого окончания курса не сходивший с Красной доски, окончивший с золотой медалью и впоследствии бывший в Москве известным присяжным поверенным самой безупречной честности. Кто поступил в 1-й класс - не помню. Вообще же могу сказать одно, что подбор учеников из этого училища в гимназию был сделан очень удачный; каковы попались в Уездное училище, тогда 3-х классное - неизвестно мне.
Из упоминания об училищах для детей канцелярских служителей, дворянских пансионеров и нас, своекоштных, видно, что состав учеников в гимназии был довольно пестрый. Но к нему нужно было прибавить еще и так называемых “казенных”. Эти тоже ходили в гимназию и в уездное училище. Что это было за учреждение - “казенные”, мне не было известно и до сих пор. Из учеников этого училища хорошо помню Альберта Вейера, окончившего вместе с братом моим, и Вас. Пав. Звонарева, окончившего гимназию и университет вместе со мною. Он потом долго был вольнопрактикующим врачом в Тамбове; у него был даже свой дом близ реки. Он был старше меня года на два-три.
Тогдашнее духовенство еще довольно долго держалось своей касты (но не корпорации), отдавало сыновей учиться только в Духовную семинарию, и в гимназии не было ни одного ученика из духовного звания, хотя Артюхов и манил их туда, как здоровый элемент.
“Казенные” жили где-то на берегу реки Студенца, тоже в особом училищном доме, одевались не как пансионеры или из Училища канцелярских служителей (в курточки), а в мундиры гимназического покроя и шли в школу всегда в сопровождении старого дядьки. Они были гораздо скромнее и дельнее, чем дворянские пансионеры.
Приходили мы в гимназию обыкновенно к 9-ти часам утра, но какая бы ни была погода или мороз, двери гимназические не растворялись раньше как без 5 минут в 9 часов и, стало быть, рано пришедшие должны были оставаться на дворе или на улице. Всего в день было четыре урока по часу с четвертью каждый, т.е. от 9-ти до 10.15, от 10.15 до 11.30, от 11.30 до 12 большая перемена, отдых на дворе, от 12 до 1.15 и от 1.15 до 2.30. Окончание уроков означалось, как и до сих пор, звонком. Директор Артюхов отменил прежнее право не допускать в класс раньше 9-ти часов, как меру бессмысленную и не гигиеническую, могущую вредно отзываться на здоровье.
Свободное копирование
