Инспектором гимназии был Ермолай Васильевич Крупков, очень деликатный человек, довольно вежливый, во всем полная противоположность Бернгардту, которому, однако, не во всех его действиях составлял полный противовес директор. Впоследствии, уже после моего выхода, через несколько лет, Крупков был назначен в Тамбов директором гимназии откуда-то из другой губернии.
Особенно памятен мне из учителей священник-законоучитель Яков Петрович Бондарский, прослуживший в гимназии многие годы. Некоторые из тамбовцев уверяли, что он будто бы служил в гимназии со дня ее основания, но верно ли это - пусть остается на совести говоривших. А что он служил долго, это видно из того, что один из моих пациентов, когда я служил в Павловской больнице, уже отставной военный врач, прослу-живший 45 лет в военной службе, доктор Ив. Трофим. Тунгусов, рассказывал мне, что он в свое время учился в нашей же гимназии, вышел из нее в сороковых годах и помнит Бондарского глубоким старцем. Он на уроках не делал никаких объяснений, требовал, чтобы урок отвечали наизусть из слово в слово, особенно катехизис, причем он давал вопрос по книге Филарета, а ученик должен был давать ответ - и, если в ответе не было ни одной запинки, ставилась отметка “5”, если же было много запинок, что указывало незнание урока, ставилась “двойка”, и Бондарский говорил: “Отыде, окаянный, от меня”, а на следующий день спрашивал и новый урок и старый. Он был глуховат и косноязычен от рождения, объяснений не терпел, а когда его вызывали на это, отвечал, обыкновенно одно и то же: “Изучай Писание священное - и все откроется тебе, не злоумствуй, паче же не лжеухищряйся”. Мздоимец он был великий, больше директора, но это объяснялось тем, что был приходской священник, казенной квартиры не имел и по службе учителя гимназии получал очень маленькое жалованье. Тогда еще не было поурочной платы учителям, а они делились на старших и младших, и отличие состояло в количестве получаемого жалованья. Старшие учителя получали не более 50-60 руб. в месяц, а младшие - 40 с чем-то.
Одновременно с уничтожением крепостного права, в 1861 году пошли в нашей гимназии нововведения, в классе, по особому ходатайству директора, был допущен к преподаванию учитель из уездного училища Ник. Адамович Адамов. Этот был полная противоположность Домницкому; он почти никогда не спрашивал, не задавал уроков, а читал лекции по образцу профессоров, придерживаясь обширного и входившего в известность руководства Павловского. Особенно много читал он нам по географии Африки и Австралии и увлекал своими рассказами. Для нас это была приятная новость, особенно после Домницкого, который и задавал-то уроки по учебнику Ободовского или Кузнецова (“География России”), т.е. брал у кого-нибудь книгу, зачеркивал в ней то, что считал ненужным, а потом ставил крест, что означало: к следующему разу - до сих пор. Все это делалось молча.
Был еще учитель естественной истории Иван Григорьевич Македонский; черт его знает, что это был за человек. Он часто исполнял обязанности инспектора, и об этом мы узнавали по тому, что в такие дни он в большую перемену ходил обыкновенно по коридору, накинувши на себя пальто (а коридор выходил прямо во двор), часто останавливался перед открытыми в коридор дверями и грозно покрикивал “тише”. Знал ли он сам свой предмет, никто решить не мог. Преподавание его состояло в том, что он, придя в класс, садился за кафедру, т.е. учительский стол, и расписывался в книге; брал у кого-нибудь из сидевших на передней лавке учебник и начинал громко читать то, что следовало к следующему уроку, отмечая карандашом до того места, которое означало конец урока; отдавал книгу обратно, вызывал к ответу учеников. Ответы давались на месте, но, конечно, стоя. Никаких объяснений, ни одного слова мы от него не слыхали. Во время ответов учеников, он впадал в какое-то летаргическое состояние, и ему можно было говорить что угодно, лишь бы не останавливаться, а если остановился с ответом, это его вызывало из летаргии, которая, если продолжалась долго, давала ему возможность заключить, что ответ хороший, и он ставил “5”. В противном случае - “2”. Были у него в каждом классе свои любимцы, которые ничего не делая, получали всегда хорошие отметки, и бывали такие, которые как хорошо ни отвечали, не могли получить больше “тройки”. Кроме остановки ответа, выводило его из каталептического или летаргического состояния еще и то, что в классе раздавался дружный хохот всех учеников от рассказов отвечающего. Тогда он с изумленными глазами, видимо не слыхавши ни одного слова из всего говорившегося отвечающим, вскакивал, смотрел по сторонам, спрашивая: “Что? Что Вы сказали?”, и не получивши ответа, ставил “3”, и уже потом этот троечник не мог добиться никакой высшей отметки. Так велось у него дело в обычное время, но если он узнавал, что приехало какое-нибудь начальство или лицо, хотя и не начальственное, а командированное из округа, он преображался: приносил откуда-то прекрасные книги с рисунками животных и растений, а весной и массу живых растений; все это складывалось на кафедре в ожидании начальства, а если оно не заходило в класс, после звонка уносилось куда-то, и по присутствию растений и книг на кафедре мы узнавали, что кто-то приехал из Харькова. Иногда приносил он и чучела мелких зверьков и птиц. Вообще этот человек умел угодить начальству и выставиться перед ним в хорошем свете, а до познаний учеников ему дела не было.
Свободное копирование
