Игрушки нам покупались обыкновенно зимою на базаре, какие-то такие, что одни говорили, что это генерал, а другие говорили, что это монашенка - настолько они были похожи и на то и на другое. Выделка их была несложная. Это было тонкое полено, выкрашенное или в желтую краску (охру), или в красно-бурую (бакан); на одном конце была сделана какая-то вырезка - нам говорили, что это у нее или у него лицо, смотря по тому, кем игрушка должна была служить; на лице были даже и глаза, напоминавшие рыбьи, но отнюдь не человечьи. Мы могли их одевать или в полотенце, или в какую-нибудь тряпку, или бумагу, говорили за них. В этом была и вся игра. Впоследствии и генерал, и монашка поступали в печку на щепу.
Летом, когда было тепло, игры были в саду. Я любил делать там печи из глины, и маленькие и большие и, если доставал спичек, затапливал их стружками и однажды, сделавши такую печку около деревянного забора, затопил ее, и так как не было большой трубы, то пламя пошло на забор и он чуть-чуть не загорелся. Огонь вовремя погасили, а мне воздали должное, чтобы долго помнил, что нельзя разводить огонь около забора.
Раньше у нас не было никаких товарищей или сверстников, нас с собой родители не брали никуда, кроме церкви, где заставляли усердно молиться, не знаю о чем; молитв я не знал никаких, и моленье мое состояло в крещении и земных поклонах - до того усердных, что на лбу делалась краснота, а потом даже кожа на этом месте омозолела. При отсчитывании, или правильнее - отстукивании, поклонов я старался шептать или просто двигать губами, беря за образец какую-нибудь старуху, которая молилась поблизости. И я получил мнение набожного, хотя, как сказал уже, не знал ни одной молитвы и не имел ни малейшего понятия о том, что я делал во время этой гимнастики. Заучивание молитв почему-то было одновременно с тем, как я учил историю Ветхого Завета о том, как “Кир, царь Персидский, покорив царство Вавилонское, дал свободу евреям возвратиться в свое отечество, построить Иерусалим, а в нем Храм Божий”. Заучил я, прежде других молитв, “Богородицу”, конечно, не понимая в ней ни слова, и очень добивался узнать, что это такое значит - “плод чрева твоего”, но никто не мог дать мне объяснения; спросить у матери я не решался, отец всегда был занят, с ребятами не разговаривал, да как бы он стал говорить с таким мальчишкой, которого все звали дураком? Это было бы ниже его достоинства. Оставалось спросить у кучера Петра Чеботарева, но и он был очень неразговорчив; нянька на мой вопрос только посмеивалась; так этот вопрос для меня надолго оставался нерешенным и непонятным. Потом уже в гимназии объяснили мне сущность дела, и я был крайне удивлен тем, что мне сказали. Это объяснение стояло с другим, по поводу хвалебной песни Богу - “Te Deum laudamus - Тебе Бога хвалим”, в ней тоже говорится про девическое чрево, что Бог не погнушался ею. Это объяснение, полученное уже в гимназии, дало мне понятие о том, что такое “чрево”.
Свободное копирование
