В Таганской тюрьме - 1

ГЛАВА XXVII

В ТАГАНСКОЙ ТЮРЬМЕ. ТЮРЕМНЫЕ ПОРЯДКИ. ДОПРОСЫ. ТЮРЕМНОЕ ЧТЕНИЕ. ОТПРАВКА В КАЛУЖСКУЮ ТЮРЬМУ

Таганская тюрьма была только что отстроена по образцу новейших американских одиночных тюрем. Это -- большое пятиэтажное здание со сквозным пролетом посредине, по которому проходят железные лестницы и видны балконы с обеих сторон, проходящие вдоль дверей камер. Внизу стол старшего надзирателя, от него видна вся тюрьма, двери во все камеры пяти этажей. Везде была образцовая чистота. Ввели в камеру и заперли дверь. Осмотрел камеру: комната небольшая, но чистая; кровать поднята и заперта к стене, окно большое, но высоко от пола, около него стол и табуретка, полка на стене, а на ней таз, кувшин и кружка из красной меди. В углу параша, в деревянном судне с крышкой, под крышкой идет вентиляционная вытяжка. Ничего, думаю, жить можно. Выдали одну книгу из моего запаса, остальные остались в конторе. Хорошо, что я захватил с собой порядочно книг: хватит чтения на месяц или даже больше. В книгах было спасение: без них одиночное заключение было бы очень тяжелое.

 Потекли дни за днями в строжайшем одиночном заключении.

 Надзирателей было двое, Поляков и Хренов, дежурившие по шести часов два раза в сутки. За все время моего сидения в этой тюрьме, два года и три месяца, они никем не подменялись, не имея, очевидно, выходных дней.

 Они не говорили со мной ни одного слова, на вопросы отвечали: "Не приказано разговаривать". На прогулку выводили раз в день на полчаса. Прогулка происходила во дворике по кругу; надзиратель Петелин, выводящий на прогулку, стоял в центре круга и наблюдал за гуляющими. Гулял я всегда один. Кровать разрешили не запирать на день. Из окна, если встать на стол, был чудесный вид на Москву, на Москва-реку, на Кремль.

 Вставать на стол запрещалось, но я научился различать все шаги и шорохи в коридоре, которые доносились через вентиляционное отверстие над дверью, и я слышал, когда надзиратель подходил к двери, чтобы посмотреть в "глазок", и тогда слезал со стола. Несколько раз он ловил меня на месте преступления, но ограничивался заявлением, что вставать на стол не полагается. Впоследствии, как мне говорили, стол и табуретку прикрепили у боковой стены, так что смотреть в окно было уже нельзя. Но в мое время стол и табуретка были еще свободны, и самое большое развлечение было -- смотреть из окна на Москву.

 Политических арестантов было в тюрьме первое время очень мало. Я это заключил из времени, отведенного на одиночные прогулки: уголовные гуляли группами, и их громко вызывали на прогулку. Я слыхал, как выводили на прогулку одиночных, и насчитывал их пять-шесть человек. Все они сидели, как и я, на пятом этаже, через несколько камер друг от друга, отделенные уголовными. Каких-либо сношений с "политиками" установить не удалось; изоляция получалась полная.

 Это был особый период политических репрессий, установившийся во второй половине 80-х годов и продолжавшийся приблизительно до 1897 года. Период, когда царское правительство разгромило главные силы "Народной воли" путем виселиц, долговременных каторжных работ и массовых ссылок. В этот период оно добивало сравнительно малочисленные и разрозненные отряды эпигонов этой когда-то грозной для него партии. Политических процессов в это время не было, за исключением процесса первомартовцев 1887 года {Процесс по делу о подготовке покушения на царя Александра III. По этому делу было повешено пять человек, в том числе брат В. И. Ленина -- А. И. Ульянов.}. Все политические дела проводились келейно, в порядке жандармского дознания, и решались в административном порядке "но высочайшему повелению". Приговаривались за участие в народовольческих кружках, за пропаганду и распространение литературы на два-четыре года "Крестов", которые в более серьезных случаях дополнялись ссылкой до десяти лет. Административные приговоры к тюремному заключению были новостью этого периода. Это тюремное заключение политические отбывали в это время в Петербурге в особой тюрьме "Крестах", на Выборгской стороне, построенной по американской системе строжайшей изоляции с обязательными десятичасовыми работами в одиночной камере. Работы были особо однообразными и противогигиеничными, вроде трепания пакли Политические заключенные очень плохо переносили этот тюремный режим. В предварительном заключении обязательных работ не было, но система строжайшей изоляции проводилась жестко. Обращение с политическими в этот период было в общем внешне "корректное", вежливое: об исключениях из этого я расскажу ниже. Такое обращение было завоевано жестокой борьбой. Вспомните наказание розгами в петербургской тюрьме Боголюбова, за которым последовали бурные тюремные беспорядки, и выстрел Веры Засулич, а затем ее процесс, нашумевший на всю Европу, многочисленные тюремные истории, периода народовольчества, Якутскую и Карийскую истории 1889 года, тоже нашумевшие на весь мир. Приблизительно через неделю меня вызвали на свидание с матерью. Ей сообщил о моем аресте Денисов. Она немедленно выехала в Москву. Свидание происходило в полутемном шкафчике, разделенном двумя частыми сетками на две части: в одной части стоял я, а в другой -- мать, в сопровождении жандармского поручика Чернопятова. Говорить о чем-либо, касающемся ареста или дела, было нельзя. Свидание продолжалось минут десять-пятнадцать и было тяжело и для меня и для матери. Она, конечно, гораздо тяжелее меня переносила мой арест. Мои взгляды были ей чужды и непонятны: она смотрела на мой арест и заключение, как на разгром всей моей карьеры и жизни, и очень тяжело это переживала. Единственное, о чем я просил ее,-- это устроить мне доставку книг и для этого подписаться в Петровскую библиотеку, лучшую в то время частную библиотеку в Москве, помещавшуюся в Петровских линиях. Нужно было еще найти человека, который согласился бы менять эти книги в библиотеке и носить их в жандармское управление для передачи мне. Обращаться к кому-либо, кто имел со мной какую-либо связь на политической почве, я не хотел, чтобы не дать какой-либо нити жандармам. Я решил обратиться к фельдшеру И. Д. Варламову, работавшему в санитарном бюро, с которым у меня были хорошие, но только служебные отношения. Я просил мать попросить его. Он согласился и в течение двух с половиной лет, пока я сидел в Москве, доставлял мне книги из библиотеки. Делал он это совершенно бескорыстно и необыкновенно аккуратно. Я ему бесконечно благодарен: никто не оказал мне такой большой услуги.