Приблизительно через месяц меня вызвали на второй! допрос. Товарищ прокурора, присутствовавший на этом допросе, был уже другой -- А. А. Лопухин, тогда изящный молодой человек, впоследствии, с 1903 года, директор департамента полиции. Он впервые выдвинулся на нашем деле. В 1908 году он, как известно, выдал Бурцеву во время заграничной поездка тайну департамента о провокаторе Азефе. Это потом раскрылось, и Лопухин был осужден царским судом к лишению всех прав состояния и к ссылке в Сибирь на поселение. Лопухин мне объявил, что я привлечен по 252 статье уголовного уложения, по которой за участие в сообществе, имеющем целью ниспровержение существующего строя в более или менее отдаленном будущем, приговариваются к каторжным работам от четырех до восьми лет.
Я спросил: значит, мне предстоят каторжные работы? Он ответил: ну, каторга не каторга, а несколько лет тюремного заключения и ссылки получите. Потом мне предъявили все взятое у меня. Я повторил свою версию, что все это было доставлено мне на сохранение. Предъявили тетрадку, которая была взята не в корзине. Это был перевод с немецкого брошюры социал-демократа Шиппеля о профессиональных союзах. Я сказал, что в этой брошюре ничего нет нелегального и что перевод предназначался для легальной печати. Спросили, почему она такая засаленная, грязная (она была зачитана рабочими). Я ответил, что, должно быть, завалялась на полу, После этого Лопухин сказал: "Господин Мицкевич ничем не хочет помочь следствию, которое благодаря этому может очень затянуться; дальнейший допрос я считаю бесполезным". Меня увезли опять в тюрьму. Ни о ком из знакомых меня не спрашивали; это метая успокаивало: значит, наши еще целы.
Тогда еще не был дан лозунг отказываться от показаний. Приходилось самому вырабатывать тактику во время следствия. Я усвоил такую: ни в чем не признаваться, отказываться от знакомств, кроме самых очевидных. И эта тактика была самой рациональной при тех условиях. Я знал, что народовольцы во время судебных процессов признавали себя членами партии и старались использовать скамью подсудимых для пропаганды своих идей. Но в это время политические дела не передавались суду, следствие велось келейно и хоронилось в тайниках жандармских архивов. Какой же смысл развивать перед следователями свое кредо: ведь это им только поможет установить наличность организации и усилит наказание для ее участников. Бывали случаи и в нашем деле и в других делах того времени, что некоторые это делали, принимая перед следователем "геройскую" позу, и брали на себя главную вину, старались выгораживать других, но при этом подтверждали факты и признавали знакомства, что только и надо было следователям. В результате такие "геройские" показания объективно мало чем отличались от прямого предательства. Я лично никогда не жалел и не раскаивался, что избрал ту тактику, о которой я говорил. Она фактически мало отличалась от тактики не давать показаний.
Свободное копирование
