В понедельник, 8 февраля, я принимаю генерала Риччиотти Гарибальди. Он с трудом входит в мой кабинет, опираясь на костыли, и с места в карьер обдает меня потоками сладких слов, как будто льющихся из его седой бороды. Он напрямик заявляет мне, что, если Италия не пойдет вместе с нами, он вызовет там революцию. Но он уверен, что Италия в конце концов пойдет с нами. Лично каждый из членов правительства -- сторонник выступления, но в целом они колеблются. "Мой друг Саландра, мой друг Соннино..." Выставив напоказ все свои дружеские связи, генерал пространно выражает мне три пожелания: во-первых, чтобы мы оказали денежную помощь Италии, которая одна не в состоянии нести финансовое бремя войны, во-вторых, чтобы наш флот проявил больше активности на Адриатическом море, в-третьих, чтобы мы разрешили ему, Гарибальди, собрать корпус в тридцать тысяч гарибальдийцев среди итальянцев, проживающих во Франции. Он желает, чтобы этот корпус был отправлен на Балканы. Уверяет, что это не вызовет никаких подозрений со стороны Сербии. Я, говорит он, заверил ее, что Италия не имеет видов на Далмацию. Самое большее -- она потребует особого режима для Зары и Спалато, ничего не потребует для Рагузы, ничего для Каттаро. Но от чьего имени он говорит? [466]
Я принял также доктора Костинеску, сына румынского министра финансов. Он был командирован во Францию для изучения постановки у нас военно-санитарного дела и теперь закончил свою работу. Говорит мне о своем убеждении, что Румыния рано или поздно станет на сторону союзников.
Свободное копирование
