Шли месяцы, и я перестал даже думать о суде. Чуть ли не через год адвокат из нашей фирмы, Теодор Розенцвейг, позвонил мне и пригласил к себе в контору на первое собеседование, перед тем, как меня вызовет к себе адвокат обвинения. Гражданские дела в судах Америки зачастую тянутся годами, потому что суды чересчур загружены делами. Слишком много людей в Америке судят других слишком многих по слишком многим поводам. Недаром американское общество само себя называет обществом сутяжников.
Юридическая фирма, обслуживающая наш госпиталь, занимала сорок второй этаж небоскреба в деловом районе. Я поразился многочисленности штата фирмы: сотни делопроизводителей, секретарей и помощников адвокатов сидели перед компьютерами или сновали с бумагами по коридорам. А ведь это была одна из многих тысяч таких фирм. Сколько же людей работают на сутяжников в Америке!
Кабинет Розенцвейга был гораздо просторнее моего, мебель тоже намного лучше — все говорило о преуспеянии. Мы с Тедом были немного знакомы, настроен ко мне он был дружественно. На его столе лежал мой учебник по илизаровским операциям.
— Владимир, я прочитал твою книгу, и хотя, конечно, мне не все там ясно, но я понял, что вы с Виктором — самые большие авторитеты по илизаровским операциям в Америке. Это поможет мне защищать вас.
— Когда я писал этот учебник, то, по правде говоря, никак не думал, что он может защищать в суде!
Тед рассмеялся:
— Защищать вас буду я, но книга даст мне материал для доказательств. Ты отметь мне страницы, которые больше всего подходят к случаю лечения вашего обвинителя, я сделаю с них копии и, если будет надо, продемонстрирую их в суде.
— Хорошо, я отмечу. Но я забыл написать главу о занятиях сексом с аппаратом Илизарова. Придется мне сделать еще парочку рисунков — специально для присяжных.
— О, это было бы впечатляюще! Но обвинение Мадонны уже снято.
— Что, выяснилось, что она не настолько сексуальна?
— Нет, выяснилось, что их брак оформлен после того, как аппарат с его ноги был уже снят. А что и как они делали до того, как она опять стала его законной женой, это в суде разбираться не может.
— О'кей, значит, на один миллион меньше?
— Какие там миллионы?! Их адвокат уже говорит о сумме в восемьсот тысяч.
— Ага, еще легче!
— Слушай, я хорошо знаю этого адвоката, по-моему, он не очень умный.
— Умный, наверное, не взялся бы за такое дело.
— Да, это верно. Но, хоть он и не очень умен, он сделает все возможное, чтобы ты сам оговорил себя и Френкеля. Многое на суде зависит от эмоций присяжных, имеющих стойкое предубеждение против врачей. Чтобы произвести на них впечатление, этому адвокату уже на предварительном собеседовании нужно добиться от тебя признания, что в ходе лечения что-то было сделано не так, как следовало. Поэтому, спрашивая тебя о лечении, он станет снова и снова варьировать вопросы к тебе, пока ты не ошибешься в ответе. Но я буду сидеть с тобой рядом, и, если его вопросы будут поставлены неверно, попрошу снять или уточнить их. Запомни: ты отвечаешь только за то, что сам делал, а не за Френкеля. Тебе нужно давать лишь краткие ответы. Ничего ему не разъясняй — в твою задачу не входит его образовывать. Не торопись отвечать, сначала продумай ответ. Если ты уже ответил на подобный вопрос, скажи, что уже дал ответ. В конце собеседования, уже складывая бумаги, он обязательно, как бы ненароком, спросит: были ли в процессе лечения отклонения от принятых установок? Твой ответ краткий: нет. И сразу же вставай из-за стола. Больше ничего.
В общем, Тед дал мне полезный инструктаж относительно тонкостей юридического крючкотворства. Из всего этого получалось, что имеет значение не фактическая сторона дела — как мы лечили Джона, на сколько сантиметров удлинили ему ногу, как он перестал хромать. Все это оставалось в стороне. Странно и обидно для хирурга признать, что его труд может оцениваться некомпетентными людьми не по объективным результатам, а по эмоциональному воздействию адвоката.
Свободное копирование
