"Яхонтов играет стихи" - 1

"Яхонтов играет стихи"

 Читал ли я Пушкина, или исполнение мое соответствовало мнению критики, считавшей, что "Яхонтов играет стихи"?

 Чтобы ответить на поставленный мной вопрос, я хочу напомнить читателю о том, что Пушкина я читал, постоянно сопоставляя его письма, которые носят характер дневников, и его произведения. Когда читаешь так, — вдумываясь в каждое стихотворение, — возникают образы, видения, нечто, всегда сопутствующее внимательному и углубленному чтению. Если стихи врастают в биографию поэта, нужно ли говорить о том, что автор становится главным действующим лицом, основным героем? Он становится властелином того огромного мира, в котором действует, который создает своими стихами.

 Можно ли в этом случае уйти от его личности, от его характера, внешности и особенно от его темперамента (он в его стихах), от его личных переживаний? Его личность прекрасна — он восхищает, пленяет и ведет за собой.

 Когда я начинал работу над Пушкиным, только-только прозвучали слова Маяковского:

 "Я люблю вас,

                     но живого,

                               а не мумию.

 Навели

           хрестоматийный глянец"[1].

 Вот тут-то и была огромная дистанция: Пушкин, которого я знал в школе, и тот, заново любимый Пушкин, глубокая и пламенная любовь к которому освещалась великим правосудием нашего времени, все переоценившим.

 Пушкин стал дорог нам и как друг декабристов, и как вольнодумец, и как страдалец.

 Пушкин в высшем свете — игрушка Николая I, "милости" которого только уязвляли самолюбие поэта, как горькая насмешка.

 Поэту душно и безысходно в Петербурге. Он одинок.

 Создавая свою первую работу о Пушкине, я нашел эту тему одиночества, безысходности. Все, что было пережито в процессе создания этой работы, после, в "Онегине", "Лицее", "Болдинской осени", только развивалось и углублялось.

 Не по-школьному был дорог мне Пушкин — "гениальный русский поэт", как его называли во всех хрестоматиях. Это мне и казалось "хрестоматийным глянцем", этого было мало.

 В этом есть холод, мраморное величие гения, перед которым преклоняешься, снимаешь шляпу и почтительно проходишь мимо. Нет, не такого я узнал Пушкина. Я узнал Пушкина горячего, живого, пламенного, страдающего, гонимого, умирающего. С первого его вздоха до последнего я шел рядом с ним, был другом, свидетелем каждого этапа его жизни. Порой, желая прийти ему на помощь, я уж, конечно, готов был закрыть его от пули Дантеса.

 Вот так только и можно было мне идти к Пушкину, творить, воскрешать его образ. Не задрапированный в мрамор гений, а человек, дорогой и близкий нам по духу, по мироощущению, подаривший нам свою жизнь, время, эпоху, оставивший нам свои мечты, надежды, упования, — целый мир, отраженный в его гениальных произведениях.

 Чрезмерно много материала просилось в работу. Я оставлял только тот, где слово сочеталось с действием, усиливалось действием, видимым мне. Я учитывал "прибавочную стоимость" слова, его воздействие на слушателей — я имею в виду свое сценическое поведение.

 Пожалуй, всегда так бывает, что о том или ином событии легче дать представление, показывая его, играя, а не рассказывая о нем. Жест может быть выразительнее и сильнее слова, особенно при известной рассчитанности и "незаболтанности" рук, мелькающих порой чаще, чем того требует искусство. Если руки привлечь преднамеренно с учетом их дополнительного к слову воздействия, а иногда и вместо слова (что еще лучше, ибо драгоценна каждая пауза в потоке текста, драгоценен каждый жест, заменяющий звук), — вот тогда это и будет то, что после называли "Яхонтов делает что-то, чего до него не делали. Что-то он нашел...".