Опубликовано 24 мая 2018 года. Отрывок 239
Бабушка моя, Татьяна Андреевна Редкина (Ред Кинг), обладавшая большим жизненным опытом, очень опасалась сквозняков. Она говорила, среди прочего, что по сквозняку легко проходит шаровая молния, даже если сквозняк этот совсем маленький. Думаю, что сквозняки ждут дополнительного изучения, это не просто компенсация разности давления, но что-то другое.
Нет, я никогда не был расчетливо-беспощадным, хитрым. Наоборот. Ожидание встречной доброты другого человека оставалось во мне всю жизнь, и я выиграл - ни разу в жизни не получил кулаком по морде. Не за что было. Зло удивляло меня до остановки дыхания, но никогда не страшило и не вызывало ответной или рикошетной реакции. В песочнице дворовый мальчик толкнул меня в грудь, я больно упал на деревянный бортик и сказал: "Мне кажется, что Вы поступаете неправильно". Спокойно сказал, без ажитации и всю жизнь так говорил, истерик у меня не случалось, эта же интонация осталась и в песнях.
- Почему вы не кричите?! Об этом нужно кричать!! - доставала меня дама после концерта в Петропавловске-Камчатском.
- Я кричу, - признался я ей.
Интонация колыбельной мне ближе всех. Это и есть самая антивоенная песня - колыбельная. Фестивальными каэспешными ночами я любил устраивать маленькие внутренние фестивали в фестивале, там звучали колыбельные, только они. Фестиваль колыбельных продолжался, пока все не засыпали.
В конце 40-х и начале 50-х мы никакую одежду не покупали, было не на что. Только перешивали. Я любил смотреть как движутся детали в швейной машинке с гордым названием "Goshsveimashina" на боку. Госшвеймашина жила своей жизнью, и многие её части имели свои лица и свой характер. Я всматривался и вслушивался в согласованную работу этих разных лиц, искал связи между их функциями и характерами. Особым образом было перематывание ниток с катушки на машинную шпулю, которую потом вставляли в загадочное нутро. Уже тогда я чувствовал, что некоторые действия швейной машинки и ее деталей лежат за пределами моего понимания. Это делало мир неоткрытым, еще не открытым, и - потому - полным радостного ожидания. Ожидания открытий.
Таинственным и значительным деталям швейной машинки я мигом придумывал имена. Они были снутками, моромоками, кипонтями, тутунами и банриками. Изредка попадались финтифаи, спотыклюшки и шмуленорки. Та же история происходила с окружающим миром - сначала я нарекал увиденное и, дав имя, познавал его. Иногда много после узнавал действительное название чего-нибудь и переключался на общечеловеческое, легко бросая вымышленные имена. Ничего психиатрического в нарекаемом мною мире, как я понимаю, не было, детские фантазии были всегда в разряде фантазии, граница их территории с реальным миром всегда была явственна и не обсуждалась.
Нарекал я не только предметы, но и состояния, и настроения, и музыкальные образы, не выразимые знакомыми словами. Из знакомого невыносимо смешными были хламида, монада и параллелепипед. Хохотал я безудержно, до коликов и стонов. Остановиться было невозможно, хохот шел уже от собственного смеха.
Были, однако, и очень серьезные места, где хохотать стало бы неуместно и неприлично. Например, в квартире моего многоюродного дяди Павлика, - дядя был старше меня на пять месяцев. Квартира их богатой семьи располагалась в Москве на улице Чернышевского, возле остановки с милым названием "Лялин переулок". Отец дяди Павлика, Семен, был организатором всего Бакинского нефтяного промысла, у него в многокомнатной квартире был чопорный кабинет с большим письменным столом и кожаными креслами. Слева в углу на специальном столике стоял первый советский магнитофон "Эльфа". Две его катушки располагались на одной оси, но крутились в разные стороны. Тонвала с прижимным роликом у него еще не было и скорость движения магнитной ленты не была фиксированной - она плавала в больших пределах.
Свои комнаты были у дяди Павлика, его мамы Лины и у бабушки Елены Мироновны.
Вечерами в пятницы в этом доме Залкиных собирались дети родственников и знакомых, приходили интересные гости из среды творческой интеллигенции. Я тоже ездил на эти вечера с пятилетнего возраста, научился правильно вести себя за обильно сервированным столом, уступать дорогу и свое место, танцевать с девочками. Мы танцевали вальс, танго и фокстрот. Девочка Ира, моя первая партнерша смешно морщила нос, и он становился игрушечным. Зато банты в ее волосах были настоящими. Иногда Елена Мироновна и дядя Сима собирали девочек и мальчиков отдельно. Дядя Сима - у себя в кабинете, Елена Мироновна - в своей комнате. Совсем не помню, что было в этих собраниях гендерно раздельного, но чувство девочки, женщины появилось и укоренилось именно тогда. Не раз я потом в жизни спотыкался на этих своих навыках, когда культурное обращение и искреннюю улыбку принимали за что-то большое и фатальное. До сих пор, спустившись с автобусных ступенек, я оборачиваюсь и подаю руку идущим за мной прекрасным дамам, чем последние лет сорок неизменно их пугаю.
Поклонение Женщине в моём детстве не обсуждалось, оно было абсолютом.
У машин на улице, у трамваев, автобусов и троллейбусов тоже были лица. Головной вагон метро был для меня "Филя" - по сходству лица с татарином-водопроводчиком, грузовики были в основном, "сритка" и "смутка". Впрочем, нет, "смуткой" была легковая "эмка". Туповатые лица троллейбусов со скошенным лбом - смешили, спокойно-отрешенные морды "студебеккеров" вызывали желание построиться и шагать с духовым оркестром. Уже много лет мне неприятно и грустно смотреть на лица современных машин. А тогда "Воксхолл-Виктор-Супер", превратившийся вдруг в новенький "Москвич", всем своим выражением лица предлагал ему покровительствовать. Бибики бибикали еще много лет, пока гудки в Москве не запретили. Улица онемела, только скрежет и звонки трамваев иногда напоминали, что они тоже живое существо.
Вдруг трамваи перестали ходить по нашей Ново-Рязанской, а потом и вовсе - в асфальтовом дыму среди тополиного пуха специальные беспощадные люди сняли рельсы. Трамвайный провод исчез, вместо него появились троллейбусные парные провода, и вскоре и сам 22-й троллейбус с остановкой, как у трамвая, у нашего дома 31/7. Остановка называлась то "Бауманская площадь", то "Спартаковская улица". Больших очередей на ней не было. Тбилисская бабушка Нина, приезжавшая к нам в гости, садясь в троллейбус, оставляла снаружи галоши и длинный зонтик с крючком. Троллейбус трогался, и она, обнаружив пропажу, виновато вскрикивала: "Ах, извощчик, остановите, пожалуйста!"
Как-то в летнюю жару я встретил её, идущую с Разгуляя домой. Она прижимала ко лбу брикетик мороженого с вафлей. На мой удивленный вопрос - объяснила: "Ах, Юрик, в городе так шумно, что у меня разыгралась ужасная мигрень"...
Мне было лет 15, когда бабушка Нина приехала к нам в последний раз. Я вернулся из леса, поставил в коридорчике рюкзак и шагнул поздороваться к ней. Горестно поджав губы бабушка Нина вдруг сказала тихо: "Сейчас же сними эту гадость". Я очень удивился и объяснил: "Бабушка, это не гадость, это штормовка". "Нет, Юрик. Сними эту гадость". И - совсем тихо:"Я расскажу тебе, кто ты".
Мне стало интересно, я набросил штормовку на рюкзак, умылся и сел с ней рядом на диван. Рассказ был долгим и часто прерывался отчаянной просьбой: "Только ты никому это не говори. Это нельзя говорить". Лучше всего я запомнил первую фразу: "Твоя прапрабабка сбежала из Тифлиса в Польшу с русским офицером". Дальше в рассказе были польские графы Кухтарские, английский разбойник королевских кровей по кличке "Красный король", Ред Кинг, откуда пошла фамилия Редкиных, которые неизвестным мне образом опять оказались в Тифлисе к началу XX века. Речь бабушки Нины была рельефной, выпуклой, полной старомодных слов, которые давно вышли из употребления. Ещё я запомнил, что"дедушка Миша был самым главным инженером на строительстве Северо-Кавказской железной дороги". И правда, все наши тбилисские родственники были на фотографиях в какой-то офицерской железнодорожной форме, и бабушка Нина - тоже. Тогда я понял, что у моего вечного железнодорожного восторга два источника - тбилисские родственники и отец, работавший тогда заместителем министра путей сообщения. Оттуда же была моя детская мания везде и во всём руками и ногами прокладывать дороги, а позже - трассировать тропу.
(2016)
(c) Юрий Устинов
Свободное копирование
