Я пробыл в Москве всю Страстную и Святую неделю, исполнил долг христианский, встретил с ближними величайший праздник, видался иногда с моими друзьями, но большую часть времени проводил дома. Отчет моего путешествия был пищей для родителей моих. Мои повести их занимали, отец мой напоминал свои молодые годы и, сравнивая себя со мною, прорекал мне, что некогда опытность охолодит тот жар, с которым я ко благу общему стремился и которого никакие люди, никакое царство не заслуживает. Соображая высокопарные мои замыслы при отъезде в Питер и неудачу по возвращении оттуда, он часто улыбался и тешился бессильной моей запальчивостию. Предмет ее был благороден и его радовал. В глазах его играли наши дети. Ласки жены моей -- которую он любил, как дочь родную, которую он любил тем паче, что остроумие его и проницание не позволяли ему заблуждаться столько, чтобы не видать, что она забыта меньшим двором и что наследник обещаний своих не выполнит -- ласки ее его услаждали. Поступки двора меньшого его трогали, огорчали, но он был скромен, умел в себе укрощать все движения своего честолюбия, и тем сильнее были волнения души его, тем сильнее действовали на состав его физический, что он ни с кем о том не открывался, боясь -- о, нежный друг детей своих! -- открыть им глаза на такие вещи, кои никогда слишком поздно до нас не доходят, и приготовить им сетования о будущем. Приходил срок моей просрочки, и я, взяв в Москве свидетельство, поехал в свою несчастную Аравию.
Жена моя, быв на сносях брюхата, оставалась родить в Москве, дети при ней, один я бросался тогда в предвидимый омут. Ах! Сколько на свете людей, для коих завод винный в Пензе, да еще и казенный, казался бы восхитительным предметом. Иной стал бы с ним обходиться, как драгунский полковник с полком своим, и нимало бы не тужил о Москве, но для сего необходимо нужно познакомиться с господами секретарями Сената и кое с кем повыше, дабы ведать, кому из нажитого дать половину, чтобы другую за собой без хлопот упрочить, а я, побывавши в Питере, не только не сошелся ни с одним из сих господ математиков, но даже не знал и того, где секретарь, как кого из них зовут и по какой части до которого может быть нужда. Моя часть была справедливость, знакомство -- служба. О, какие пустые слова и ошибочные правила! Проснитесь, бояра семнадцатого века, вы, кои любили славиться каким-то, по-нынешнему, надутым патриотизмом! Стрясите с седых бород ваших могильный прах свой! Протрите тусклые очи, в которых так пылко блистал некогда огонь любви к народу, и, увидя внучат своих, услыша мудрые их силлогизмы, познайте свое невежество и, от стыда или от сожаления, на них глядя, возвратитесь в свои гробы. Не художники на них высекут ваши заслуги, но память; их прославят ваши дела, которых польза для всякого благомыслящего будет ощутительна.
Свободное копирование
