Дивертисмент окончился, и публика потянулась к выходу. Я же, хотя был страшно голоден, решил не уходить. Когда зал опустел, ко мне подошел контролер, по виду грек. Он сказал, что сеанс окончен и надо покинуть помещение. Я медлил, и тогда другой, красивый и эффектно одетый молодой грек с бриллиантами на пальце, крикнул издалека:
- Может быть, у вас есть билет на следующий сеанс?
Я встал и подошел к нему.
- Нет, билета у меня нет. Но я куплетист и хочу предложить свои услуги.
- Куплетист? - спросил с изумлением франт и оглядел меня с ног до головы: стоптанные ботинки, обмотки, френч, перешитый из старой шинели, давно потерявшей цвет. Я понимал, что не очень-то похож на артиста.
- Вы слышали наших куплетистов?
- Слышал.
- Так куда же вы лезете?
Я вдруг догадался, что это и есть директор Касфикис. Понимая, что терять мне нечего, я сказал:
- Артисты у вас хорошие, но прослушайте и меня.
- Как фамилия? - Тарахно.
- Не знаю. Не слышал.- Повернулся и ушел.
Карабинин, который только что пел арию Ленского, а сейчас стоял рядом, спросил, кто я и откуда, потом взял за локоть и повел за кулисы. Мой вид и там вызвал недоумение. Только на лице Нины Виардо были сочувствие и приветливость. Я вдруг смутился и уже хотел уйти, когда Карабинин, задержав меня, подошел к директору и о чем-то с ним переговорил. Касфикис спросил, могу ли я выступать сегодня же. В свою очередь я спросил, где мне прорепетировать с пианистом.
- Давайте ваши ноты,- сказал Трофимович.
- Они у меня в багаже. (Свою корзинку я оставил на вокзале.)
- Но без нот я не могу вам аккомпанировать, я не знаю вашего репертуара.
- Я сбегаю на вокзал,- быстро проговорил я и ринулся к выходу.
- Лучше сядьте на трамвай, - крикнула вслед Нина Виардо.
Я в душе поблагодарил ее за совет, в своем нетерпении я бы действительно побежал бегом. По дороге я мысленно составил план выступления. Злободневность - мой главный козырь. Это то, что я должен буду противопоставить мастерству опытных куплетистов.
Когда я внес за кулисы свою корзинку, многие улыбнулись.
Я отдал Трофимовичу ноты и, водя пальцем, показывал, где начинать, где форте, где перейти на пиано. Трофимович и все удивились, что я знаю ноты, и я почувствовал, как поднялся мой престиж. Мысленно поблагодарил я и церков-но-приходскую школу, и хор на клиросе за то, что они так неожиданно помогли мне... в балагане.
Вскоре все занялись своими делами, так как представление начиналось. Я тоже начал одеваться. В то время не принято было куплетистам выступать в обычном костюме. Каждый должен был создавать какой-то образ и иметь соответствующий костюм: куплеты босяков пели в отрепьях, еврейские - в сюртуках, украинские - в жупанах, салонные - во фраке или смокинге, с цилиндром или котелком на голове, русские - в вышитой косоворотке, подпоясанной шнуром с кистями, и лаптях.
К этому времени у меня уже был специальный костюм. Я надел черные хорошие брюки, лакированные туфли, натянул неожиданную в этом сочетании матросскую тельняшку, перевязал себя широким красным поясом, надел серый, свободного покроя пиджак с платочком в кармане, а из-под клетчатого кепи выпустил чуб. Почему именно из таких частей составил я свой костюм, сказать затрудняюсь. Может быть, потому, что всегда выступал в прорехах и заплатках и моему лихому герою захотелось щегольнуть лаковыми ботинками и платочком в кармане. Но как человек вольный, родившийся на берегу моря, он оставил себе тельняшку и красный пояс, символ свободы и романтики. Я чувствовал себя в этом костюме очень удобно; получая удовольствие от добротных вещей, я наслаждался свободой и пренебрежением условностями. Мне и моему герою было двадцать три, и чувствовали мы себя полными сил.
Вошел Касфикис. Кинул на меня довольный взгляд и неожиданно приветливо спросил, после какого номера мне желательно выступить.
- Вам как дебютанту предоставляется право выбора.
- А мне все равно,- ответил я.
- Как - все равно? После куплетистов и комического номера вам невыгодно.
- Давайте я выступлю после всех куплетистов.
Люди доброжелательные, а таких среди артистов было немало, подходили ко мне, хлопали по плечу и ободряли.
Наконец я вышел на сцену, снял кепи, подождал тишины и начал читать монолог Дурова. "Но не брошу никогда резать правду, господа!" - закончил я, и мне показалось, что публике это понравилось. Я надел кепи и начал прохаживаться по сцене, чтобы показать, что я чувствую себя в этой компании свободно и готов начать разговор по душам. Эти прохаживания по сцене были у меня хорошо отрепетированы и нужны были, чтобы собраться с мыслями и понять, с чего сейчас лучше всего начать, к чему больше всего расположен зал. Прохаживаясь, я бросал несколько коротеньких, заранее заготовленных шуток, как бы делясь впечатлениями от города. Ведь сегодня утром, бродя по Екатеринодару, я не только искал место, где понадобятся мои куплеты, я невольно подмечал разные особенности жизни и поведения людей, которые свежему человеку всегда бросаются в глаза. К тому же у каждого куплетиста и клоуна есть несколько шуток универсальных, подмечающих общечеловеческие слабости. Их всегда легко приспособить к любому месту выступления.
Хамство всегда возмущает, и над ним всегда смеются. Я рассказал несколько таких случаев, и публика засмеялась. Мне вдруг почему-то захотелось исказить слово "хамство" и сказать "хамюльство", тогда оно вроде бы не так оскорбляло слух и было похоже на иностранное, что было под стать моему герою; слово, которое он произносил с превосходством человека бывалого, много повидавшего, в жизни которого Екатеринодар - короткий эпизод.
Публика смеялась этому искаженному слову, повторяла его сама в зале, и потом я часто слышал его на улице - оно вошло в быт горожан. Когда после очередного рассказа о "хамстве" смех утихал, я говорил: "Ну, а в остальном - все хорошо! Например, сегодня я ехал в вашем трамвае, держась за ремень, чтобы не упасть,- и тут же показывал с преувеличением деталей, как я держался,- и вдруг чувствую, что сосед стоит на моей ноге. Я так вежливо к нему обращаюсь: "Господин, вы стоите на моей ноге!" -А он мне отвечает: "Что ж, я буду на своей стоять, что ли?" - Хамюльство? - спрашиваю, и зал дружно отвечает мне смехом и аплодисментами. Я снова убежденно говорю: "Ну а в остальном, слава богу, все хорошо",-но зрители уже ждут, о чем я буду говорить дальше. А я расхваливаю город, магазины, хозяев, фамилии которых узнал по вывескам,- и это им нравилось. Мне нужно было их завлечь, расположить к себе. И когда я почувствовал, что они готовы, заговорил о голоде.
- Был я сегодня на вашем Сенном рынке. Прохожу и вижу - лежит человек со вздутым животом. Спрашиваю у прохожих, что с ним. "А вы, - говорят, - что, приезжий?"
"Приезжий", - говорю. - "Поживете у нас, - пообещали мне,- и сами таким станете". - "То есть как?" - спрашиваю. - "А так, - говорят, - у нас сейчас единая и неделимая макуха - кушайте сколько угодно".
Слово "макуха" будто взорвало зал. Публика буквально взвыла, нет - чему тут смеяться? Они почувствовали во мне человека, который неравнодушен к их беде. Другие куплетисты о макухе, этой пище бедных, не заикались.
Публика аплодировала. Я ушел за кулисы, и там Ковар-ский, Виардо, Карабинин схватили меня в объятия. Успех меня опьянил. Я ведь еще ничего не показал из своих коронных номеров, а уже столько аплодисментов. Наверное, я был в ударе, как никогда еще не был. Вышел на сцену и снова сказал:
- Это хорошо, что вы смеетесь и аплодируете,- значит, господин Касфикис не выгонит меня.- Все повернулись в ту сторону, где стоял директор, он тоже смеялся.
Наметанным глазом обвел я зал, и мне показалось, что в нем нет тех, кого надо опасаться. Тогда я сказал:
- Мы смеемся, но не надо забывать, что идет война и льется кровь, поэтому я хочу спеть вам песенку про двух братьев.
Мне кажется, что никогда прежде я не пел эту песню с таким чувством, не вкладывал столько сердца и печали в ее исполнение. Зал бушевал. Конечно, неожиданность этой песни, ее, если хотите, смелость на фоне обычного репертуара куплетистов - и пошловатого, и мелкого, и скабрезного - могли произвести ошеломляющее впечатление. Но все же мне хочется думать, что аплодисменты зрителей относились не только к моей решительности, но и к моему исполнению.
Я уже исчерпал свои десять минут, уже Касфикис бегал за кулисами, давая мне знаки заканчивать, а публика требовала еще и еще. Закрыли занавес, но сидящие в первых рядах приподняли его снизу и требовали моего выхода.
За кулисами кто-то ворчал: "Выскочка!" Карабинин и те, кто сразу стали моими товарищами, поздравляли меня с успехом. Касфикис вышел на сцену и, показывая на часы, напоминал, что сеанс окончился. В ответ ему кричали: "Браво, матрос!"
- Почему "матрос"?-удивился я.
- Так ты ж в тельняшке!
Публика не расходилась, да и я чувствовал, что негоже заканчивать дивертисмент печальной песенкой. Тогда я вышел на сцену, достал из кармана деревянные колодки на каблучках и с ремешками, какие тогда были "в моде" у женщин. Едва эти колодки вынул, как их сразу все узнали и поняли намек: нет кожи, нет хорошей обуви. Я надел их на руки и, постукивая так, что создавалось впечатление идущего человека, пропел куплеты, которые мне написал когда-то Ойстрах и которые я, по мере надобности, дописывал и изменял:
"Что дала нам куцая
Ваша революция?
Наградила дулями
Деревянными ходу-ду-ду...
Милые кадетики -
Жирные котлетики,
Зря спастись торопитесь -
В море все уто-то-то...
Что бы вы ни делали,
Что бы вы ни ведали,
Ваши шансы падают,
Генералы драпа-па-па..."
Конечно, эти куплеты не бог весть что, но по тогдашним временам репертуар куплетистов не отличался не только литературными достоинствами, но подчас даже и грамотностью, да и публика не обращала на "стиль" внимания, а следила главным образом за содержанием. Поэтому мои куплеты, не очень-то выбивавшиеся из общего литературного уровня, за свою злободневность были приняты на "ура".
Публика разошлась, зал заполнялся новой, а я, сидя за кулисами на скамейке, наученный опытом, все-таки волновался. Мне все казалось, что за мной сейчас придут... Но никто не приходил. Не было видно и Касфикиса. И я уже начал складывать свои вещи в корзинку. На дне ее мне попался незнакомый сверток. Развернул, а там кусок хлеба и десяток жареных бычков. Сердце сжалось - это мать незаметно сунула, когда собирала меня ночью...
Я было почти все сложил, когда вошел Касфикис, подал мне руку и поздравил с дебютом. За ним поздравили и другие: жена Касфикиса, иллюзионистка Клавдия Григорьевна Карасик, известная под именем Клео Доротти, Карабинин, Коварский, Виардо и все остальные.
Когда по знаку Касфикиса все отошли, он сказал мне:
- Как только начнется сеанс, приходите на угол в кафе - там поговорим.
Свободное копирование
