И вот я в Екатеринодаре осенью девятнадцатого года. Но радости не было в моей душе. Ведь в городе ни одного знакомого, не за что зацепиться. Конечно, я пойду в цирк или в кинематограф, но что я буду исполнять? Репертуар мой совершенно не приспособлен к тому, что происходит в городе. Здесь скопились те, кто собирался бежать от Красной Армии и Советской власти.
Я шел от вокзала в город и видел марширующих солдат, торопящихся куда-то офицеров всех родов войск, с гиком мчавшихся извозчиков. То и дело попадались рестораны и ресторанчики с дразнящими запахами и звуками скрипок и пением.
Потолкался я и на Сенном базаре, где скорее всего узнаешь городскую жизнь. Судя по всему, была эта жизнь трудной. Цены были такие, что сразу можно было понять - в городе голодно. На базаре я впервые услышал непонятное слово "макуха". Оказалось, что это жмых, которым кормят скот, люди его покупали, когда уже совсем нечего было есть. Конечно, ели макуху только бедные и часто от нее болели. А те, кто побогаче, могли отведать на рынке великолепного, ни с чем не сравнимого кубанского борща. Говорили, что настоящий кубанский борщ можно было найти только в Екатеринодаре на этом Сенном рынке.
Когда трамвай с прицепом подъезжал к базару, наиболее смелые или голодные соскакивали на ходу и стремглав бежали в то место, откуда доносился запах борща. И все-таки разбегались они в разные стороны, потому что харчевен на базаре было несколько. И на каждой висела вывеска: "Только у нас настоящий борщ. Бойтесь подделки, будут болеть животы".
Еще издали около харчевен виднелись длинные столы, застланные белой тканью. На столе стояли глиняные макитры, некоторые были огромны, до пяти ведер емкостью. И все они были укутаны одеялами. Около каждой макитры стояли глубокие глиняные чашки и деревянные раскрашенные ложки. Молодые казачки в национальных костюмах - кофточках с оборками и длинных оборчатых цветастых юбках, с яркими платками на голове, вооруженные длинными половниками, стояли в полной боевой готовности.
Когда казачка открывала свою макитру, из нее вырывался душистый пар. Перед тем как положить мясо, она спрашивала, жирного ли вам или попостней. И потом наливала борщ, но так, чтобы попало все, что входит в его состав.
Получив чашку и купив тут же хлеба, вы начинали есть, стоя у стола. Борщ был такой сытный, что редко кто просил вторую порцию. Кубанский борщ был известен далеко за пределами Кубани. Я бывал в Сибири и там слышал ему похвалу.
Побродив по базару и облизнувшись на этот невиданный аромат, я снова пошел по городу, жадно ища глазами афиши. И вскоре на углу Насыпной и Екатерининской я увидел цирк. Сердце мое радостно забилось, когда я читал афишу, хотя и не было в ней ни одной знакомой фамилии. Я взялся было за ручку двери, но тут увидел табличку: "Цирк Злобина". Меня словно кипятком ошпарило. Я не пошел, а побежал прочь. Немного успокоившись, спросил себя почти без надежды: куда ж теперь? В его цирк я не пойду. Но тогда куда же? Афиши сообщали, что в "Монплезире" выступает Вертинский, в "Паласе" - Плевицкая. Нет, это все не для меня, это все для прославленных артистов.
Я пошел дальше и вдруг услышал звуки оркестра. На двери дома без окон, похожего на склад, висела большая, написанная от руки афиша: "Театр "Арлекин". Ежедневно четыре сеанса, дивертисмент при участии знаменитых артистов Нины Виардо, Гриши Бавицкого, Саши Дронова, Лидии и Николая Коварских, Шевалье, Джона Гастона, Прохора Ка-Рабинина, Матрены и Анатолия Богданович, Саши Мирского, Вовы Раздольского и многих других. Программу сопровождает струнный оркестр под управлением Трофимовича. В заключение - капелла под руководством Гарбузова. Представление идет два часа без антракта. Начало первого сеанса в 3 часа дня, последнего - в 12 часов вечера. Директор - Костано Касфикис". Это имя было мне известно.
У двери, прямо на улице, за столиком сидела кассирша и продавала билеты. Я не удержался и купил. Мне, конечно, было не до развлечений, но уж очень хотелось знать, что исполняют здесь куплетисты.
И вот сижу я в последнем ряду и первый раз в жизни смотрю настоящий дивертисмент. Он проходит в бывшем складе, кое-как приспособленном для выступлений, на малюсенькой сцене с очень низким потолком. Побеленные стены без каких бы то ни было украшений, без фойе, без буфета. Вы покупаете билет и два часа сидите "арестованным". Впрочем, эти два часа проходят незаметно, потому что программа очень веселая, половина номеров - комические. Это и частушки, и куплеты, и разные смешные сценки. Но на меня самое сильное впечатление произвела певица Нина Ви-ардо. За контральто ее называли "белой цыганкой". Худая и стройная блондинка, лет двадцати восьми, она держала себя на сцене строго. Виардо пела русские народные песни и цыганские романсы. Потом, когда в начале революции Виардо приезжала в Краснодар и давала сольные концерты в двух отделениях, я узнал, какой обширный у нее репертуар. Касфикис же, открывая свой балаганчик и пригласив Нину Виардо, предложил ей прекрасный гонорар, но ограничил выступление двумя-тремя песнями.
Кроме Нины Виардо мне понравился дуэт Лидии и Николая Коварских, исполнявших произведения Чехова, Беранже, Аверченко и сценки, написанные самим Коварским. Привлекателен был и шуточный лубок с танцами и частушками Матрены и Анатолия Богданович. Как я потом узнал, когда подружился с Богдановичами, это был интересный союз: он - потомственный дворянин, она - простая, почти неграмотная крестьянка. За революционные выступления он был отчислен из Московского университета и выслан. Где-то на полустанке он и повстречал Матрену Федоровну. Родственники Анатолия Александровича не приняли этого брака, и молодые люди сами решили свою судьбу. У Матрены Федоровны был красивый альт, а у Анатолия Александровича - талант рассказчика и куплетиста, и они стали артистами.
Впоследствии мы не раз выступали вместе, на одних подмостках. И до сих пор я дружу с их дочерью, известным психиатром Лидией Анатольевной Богданович.
Интересным было и выступление чревовещателя Григория Бавицкого с собакой, которая отвечала на вопросы. За свою жизнь я видел немало чревовещателей; многие из них носили усы, чтобы прикрывать хоть и слабое, но движение губ. Бавицкий же был брит. Техника у него была изумительна: никакого, даже легкого движения губ заметить не удавалось. Позже я встречал фамилию Бавицкого на афишах столичного Эрмитажа.
Меня удивило, что никакого конферансье не было, а фамилии артистов объявлялись на табличке, которая выдвигалась сбоку из-за кулисы.
Но как ни хороши были эти номера, я ждал куплетистов. А их было немало: Задольский, Дронов, Мирский, Пружанов, Никольский, Догмаров - и все это в одной программе. Мастера своего дела они были отличные. В выступлениях много смешного, но репертуар, то, ради чего я и пошел в этот балаганчик, истратив чуть ли не последние деньги, меня разочаровал. Они пели известное: "Цыпленок жареный", "Еврейскую свадьбу", "Ниночку" - это все я знал, все это давно было переписано в мою тетрадку, которую я повсюду возил с собой. Иногда в них проскальзывала откровенная пошлость. Меня от нее коробило, и я зарекался никогда не исполнять подобных куплетов.
Злободневного и острого я в этот вечер не услышал. Как будто бы в России тишь да гладь - ни выстрелы не раздаются, ни царя не свергли. Меня это не только разочаровало, но и разозлило. Хотелось выскочить на эстраду и пропеть свои куплеты.
Свободное копирование
