2 ГЛАВА
С моим школьным товарищем мне было всегда интересно, потому что Валерий больше знал жизнь и людей и был ловким выдумщиком. Я же знал лучше школьную программу и ему со мной было надёжнее и безопасней: в одиночку трудновато противостоять разнообразным нападкам старшеклассников или педагогов, а с Димкой (со мной) чувствуешь себя защищённым.
Школа постоянно гудела от шума, потасовок и разборок. Не могу забыть, как учительница географии на уроке бьёт по столу потрёпанным классным журналом, держа его обеими руками и, войдя в раж, кричит истошным голосом: «Ти - ши - на! Ти - ши - на!», пытаясь таким способом навести порядок.
Валерий не мог оставить этого без своего внимания и сейчас же «помог» ей, начав тоже бить учебником по парте и кричать, обращаясь к классу, копируя голос педагога : «Ти - ши - на! Ти - ши - на!». Всё это кончилось тем, что его выгнали за дверь, а заодно и меня, так как я громко смеялся, наблюдая выступление друга.
Актерские данные Агафонова проявлялись в любых обстоятельствах. Он знал сотни анекдотов, баек, юморных стихов; вёл даже толстую общую тетрадь анекдотов, записывая в неё ключевые слова. Рассказывал он их бесподобно, представляя в лицах различные персонажи.
Это был никогда непрекращающийся театр одного актёра!
Валерий на ходу сочинял подходящие пантомимы и, даже без слов, как мим, изображал содержание, поражая неожиданной пластичностью движений и смекалкой. Он умел ходить назад, идя вперёд, в одиночку мог изобразить толкучку в троллейбусе, сыграть при помощи указательного пальца и щеки знакомую мелодию...
До сих пор помнится разнообразие его интонаций, когда он подходил к кому-нибудь и задумчиво, с расстановкой наращивая значительность слов, спрашивал : «Ты мне скажи - вот так, честно, как на духу, как товарищ товарищу, без обиняков, невзирая на личности и последствия, - скажи, глядя правде в глаза, со всей ответственностью, ничего не утаивая, открыто и без задних мыслей, скажи мне, - прямо, - по нашему, - по партейному!.. Тут Валерий совершенно менял голос и заканчивал буднично, заискивающе: «...у тебя рубель есть?»
...Вот как, ловкий на выдумки отрок, чтобы запомнить номер общего телефона в их коммунальной квартире, сочинил для меня нелепое высказывание: «Жопы — две, сраки — три, двадцать девок». Поражённый несовпадением количества участниц — сумме задниц, я запомнил телефонный номер Ж-2-43-29 на всю жизнь!
В компании всегда просили: «Валера, расскажи что-нибудь!» и слушали - даже в десятый раз - даже старый анекдот - в его исполнении. Мы все в слезах (а я, бывало, и под столом) - говорили: «Ну, ты - прямо - Райкин!», хотя чувствовали, что и получше будет: от души, в любое время, ярко, талантливо и бесплатно! К сожалению, никто из взрослых не додумался тогда записать блестящие экспромты и весёлые выступления молодого Агафонова на плёнку.
Перед нами был растущий актёр, все это знали, но этого не хотели видеть те, кто, казалось бы, должен заметить наклонности раньше других, а именно: учителя. «Урокодатели» требовали выполнения программы и чтобы в классе была «ти - ши - на».
Но тишины не наблюдалось! Молодость не хотела скуки и мы с Агафоновым тоже вносили свою лепту в копилку школьных штучек.
Валерий принёс однажды утром в школу изготовленную им из картона умильную рожу размером с тарелку с привязанными к её ушам нитками - по целой катушке к уху. Эту улыбку клоуна мы заложили, как мину замедленного действия, за классную доску сверху, а нитки перекинули слева и справа через гвозди, на которых она висела, и провели, размотав катушки, по полу к своим партам. Агафонов сидел в колонке парт у окна, а я - в третьей от него - около дверей. Едва успев сделать все приготовления до начала уроков, мы договорились одновременно натягивать каждый свою нитку, что приводило к появлению улыбки над доской. Отпуская нитки, мы давали ей возможность скрыться под действием своего веса обратно.
Начался урок. Дождавшись момента, когда учитель стоял к доске спиной, мы, кивнув друг другу, тянем за нитки и - физиономия клоуна появляется. В классе, как в зрительном зале, - удивление, смех. Педагог в недоумении оборачивается, но мы успеваем отпустить нитки и клоун скрывается за доской...
«Кукольный театр имени Агафонова» закончился провалом «по техническим причинам»: нитки запутались, оборвались, и наша рожа, предательски появившись из-под доски снизу, повисла на левом ухе. По проложенным ниткам нас тут же нашли, опознали и выгнали с урока.
Вспоминая нарисованное красками забавное изображение, нельзя не отметить художественных способностей Валерия Агафонова, что нас тоже сближало. Я неплохо рисовал и нашёл в нём понимающего и опытного художника. До знакомства с Агафоновым я рисовал дома, копировал картины, чучела птиц и не отваживался работать на пленэре. Валерий уже тогда, надев берет, ходил со своим небольшим альбомом и карандашами по родному Ленинграду и делал наброски набережной Фонтанки, коней Клодта, односеансные этюды разных углов, домов и львов. Помню его карандашный рисунок Петропавловской церкви, на примере которого он познакомил меня с воздушной перспективой. Для меня такие вылазки казались откровением. Правда, я стеснялся прохожих, заглядывающих порой к нам в альбомы, но актёрский талант Валерия (как я теперь думаю) толкал его именно к людям.
Как-то раз я заметил, что он, отвлёкшись от рисунка, повторяет походку, движения, жесты и позы прохожих. Я спросил, зачем ему это нужно? Он сказал, что таким образом накапливает материал. «Арсенал актёрских выразительных средств» - как сказал бы я сейчас, спустя сорок пять лет. Кажется, работа эта шла в нём постоянно. Наши занятия рисунком он органически превращал в театральную школу, которую, очевидно, искали его прирождённые способности. Однако, зная его первые успехи в рисовании, я - лично- немного сожалею, что он стал певцом - исполнителем романсов, а не художником в прямом значении этого слова, так как имел на это все основания.
Нельзя объять необъятное! Особенно с такой материальной базой, какая была у нас в то время. С возрастом интерес Валерия к изобразительному искусству проявлялся и непосредственно, и в стремлении окружать себя оригинальными красивыми старинными вещами. В разное время на его столе, доставшемся ему от отца, стояли: антикварный подсвечник, бюстик Наполеона, тяжёлая чернильница, голова Нефертити без головного убора...
...Чтобы лучше разглядеть живость и сложность каменной формы, он, выключив вечерний свет в комнате, водил вокруг скульптурного изображения молодой царицы зажжённую свечу. Пламя в его тонкой руке подрагивало и колеблющиеся тени, неожиданно меняясь, скользили по лицу египетской красавицы, оживляя прошлое и перенося нас далеко-далеко в апартаменты её массивных дворцов, медленно остывающих от дневной жары после захода африканского солнца...
К старине у Агафонова было особое, бережное отношение: его волновали старинные вещи, он умел находить с ними общий язык и, возможно, они в свою очередь говорили ему о чём-то своём...
На моём столе до сих пор присутствует подаренный мне Валерием в школьные годы нож для писем. Он не дорогой, но выполнен в виде шпаги - символа личной чести и достоинства; для России с её коллективной терпимостью ко злу и одновременным поклонением святости - эти знаки не так важны, но у меня Валеркин ножик вот уже пятый десяток лет под рукой.
Стремление к красивой форме проявлялось у друга неожиданным образом...
Позднее, в шестидесятые годы, живя в другом городе, я приехал, однажды, в Ленинград и остановился, как обычно, у Агафонова на раскладушке.. (Сестра в то время уже вышла замуж и жила отдельно.) Первым делом я спросил его: «Что же ты не отвечаешь на письма?» Он удивил меня ответом: «Потому что я всё время отвечаю!»- с досадой в голосе сказал мне школьный товарищ и выдвинул ящик своего стола. В ящике я увидел множество красиво исписанных листов. Они оказались письмами ко мне. Валерий начинал писать их сложными витиеватыми буквами старинного гуманистического письма - минускула, обмакивая, как при Петре Первом, добытое где-то огромное гусиное перо в старинную чернильницу. (Тут же стояла и «песочница» для присыпки чернил.) Не докончив письма в связи с недостаточно изящной, по его мнению, скорописью, он начинал писать мне новое - на новом листе, ещё более красиво и гармонично располагая завитушки букв...
...Я, конечно, понимаю, что итальянский гуманист Франческо Петрарка считал готическое письмо портящим зрение и сам разработал формы минускула (имеющего, правда, некоторые черты поздней готики), но, признаюсь, получив сразу десяток неоконченных писем друга, я не сумел тогда увидеть и оценить по достоинству эту победу чистого искусства над реальностью, когда надо всем возобладала Её Величество Форма!
Свободное копирование
