У нас училась Галя Дербичева из Орла, так у неё свадьба сорвалась перед самыми родами, правда не по причине столь нелепого предрассудка, о котором мне говорила Копейкина. Все её звали Лялькой. Она писала, говорят, неплохие стихи. Дружила с Зоей Беленко, с Фомой – Ефимом Беренштейном, со многими на курсе. Была она всегда болезненна с виду, из-за малокровия. Её имидж – это маленькая неряшливая девочка, с таким детским языком, как у Рины Зелёной. Под этой маркой ей прощались многие поступки, которые бы не прощались другим. Яркие малиновые брюки из трикотажа и какой-то хипповский свитер из акрила – это было её одеянием. Для имиджа в самый раз. Возможно, у неё не было другой одежды, что случалось не так уж и редко среди моих однокурсников. И ей поневоле приходилось подстраиваться под эти малиновые брюки, притворяясь инфантильной неряхой. Умница! Чего-чего, а до такого среди нас никто даже и не додумывался. Некий Панков, или Панов «обманул» её, она ждала от него ребёнка. Это на первом-то курсе! Для многих это было несколько шокирующе. Наконец, всё было условлено, всё готово к свадьбе. Но в назначенный час этот некто Панков, или Панов не появился. Ляльку было очень жаль, все ей сочувствовали. Наверное, у неё хорошие родители оказались. Когда она родила, мы ребёнка не видели. Говорили, что родители воспитывают младенца. А впоследствии Ляля вышла замуж за Фиму. И получилась очень симпатичная пара, к тому же творческая. Стихи они писали оба. В силу того, что я рано устранилась от своих сокурсников, я не следила за дальнейшей судьбой этой пары. И после окончания учёбы, а потом и все тридцать лет после выпуска, я ни разу так и не встретила этих двух фамилий в прессе. Наверное, читала не те газеты и журналы, где они могли печататься. Только спустя тридцать лет Алла Примова написала, что Фома опять женился в который раз. «Помнишь ли ты его?» – задала она мне такой вопрос. Отчего же мне его не помнить? Не столько по времени обучения, сколько по тому месяцу абитуриентства в 1974 году, когда всех нас роднили одни и те же заботы: как бы сдать экзамены и поступить на учёбу.
Но потом оказалось, что Ефим Бершин, довольно известный и, как я сделала для себя открытие, – хороший поэт, это и есть наш Фима Беренштейн – Фома. Он довольно долго проработал в «Литературной газете» и теперь на творческой работе. С Лялькой они давно разошлись, и стихов она, оказывается, совсем не писала, кроме одного про жизненные трудности…
По странному совпадению наша Галя Сошникова, приехавшая из Рязани, тоже утрясала дела с каким-то Пановым, или Панковым. Но там, кажется, была история обратная: Галя была замужем за ним, а он был не то вдовцом, не то просто с ребёнком. И что-то у неё там тоже было болезненное: то ли мужа жалко, то ли его ребёнка. Не думаю, что орловский обольститель Ляльки и рязанский супруг Галки – одно и то же лицо. Но какие совпадения!
На факультете, учился поступивший сразу после школы Саша Аничкин. Его родитель был очень видного положения, какое-то время даже возглавлял институт США и Канады. Саша, по нашему убеждению, просто «умирал» по Галке. Но кто знает, как было на самом деле? Потом они поженились, родители подарили им однокомнатную квартиру в Москве. Галя родила дочь Дашу, у девочки была сильнейшая астма. Когда мы расставались после окончания, у меня были такие сведения. Но потом я читала какую-то «правильную» газету, кажется, «Советскую Россию», из которой я узнавала, что Саша Аничкин – собкор этого издания в Японии. Значит, наша Галя уже тоже Аничкина жила в Японии довольно долго. Потом я как-то встретила её фамилию в выпускных сведениях журнала «Эль» – «Оне» в переводе с французского. Это русскоязычная версия всемирно знаменитого женского журнала. Галя Аничкина там была названа как фотодизайнер. А я помню, когда она ещё чуть ли не со второго курса показывала мне интересные свои цветные снимки, выполненные в технике живописи маслом. Она мне объясняла, что при проявлении подкладывается стекло с мазками краской, как у художников-живописцев. Но работа необыкновенно трудная, требующая внимания и высочайшего умения. (Теперь эти проблемы очень просто решает любая программа для правки изображений). И если вспомнить, что Галка сама моделировала себе одежду, что у неё у первой на курсе была своя швейная машинка «Веритас», которая и зигзагом строчила, и швы обмётывала, – то можно представить, что работа в женском журнале столь высокого разряда фотодизайнером – это для неё то, что надо.
Где-то в черновиках затерялось моё стихотворение о нашем курсе. Не Бог весть какое, но про нас. То, что время обучения в МГУ – особое в жизни каждого из нас, – кто бы ещё спорил. На сайте «Одноклассники.ру» встретила я и Володю Мехонцева, который учился на два курса выше. У него прекрасно сложилась судьба, как она могла сложиться у журналиста-международника, сумевшего поездить по миру, познать много интересного и иметь в хороших знакомых и друзьях много известных людей. Но когда он прочёл эту мою повесть о нашей молодости, не удержался и поделился со мной своими воспоминаниями о том времени. Жаль, конечно, что у него пока книга не написана. Но я думаю, что каждому «птенцу Засурского гнезда» (по фамилии нашего незабвенного и дорого декана Ясена Николаевича Засурского) есть, что сказать о своём пребывании в стенах журфака МГУ.
Я сказала свои слова. Кому-то они показались наивными и простенькими, кому-то навеяли воспоминания о том времени, кто-то пытался возмущаться, что я не так о нём написала, как хотелось бы ему…
Я думаю, что если кто-то напишет своё, то я с удовольствием и интересом это прочту и сумею понять, где объективные строчки, а где – личное мнение автора. Слава Богу, иметь личное мнение может каждый из нас…
III.
Пять витков по вертикали -
вверх,
но с рабфаком мы насчитали -
сверх.
На журфаке учились ребята
шесть
Долгих лет. И было работы
не счесть.
Стройотряд был. Потом картошка
была.
Песня громкая под гармошку
плыла.
Много было походов славных
не счесть.
В жизни лет было самых главных
шесть!
Свободное копирование
