Рефлексы собаки Павлова и блистающая Элен Безухова - 1

 РЕФЛЕКСЫ СОБАКИ ПАВЛОВА И БЛИСТАЮЩАЯ ЭЛЕН БЕЗУХОВА

Нам, новоиспечённым студентам, были выданы приглашения на общеуниверситетский вечер первокурсников МГУ. Эта открытка лежит в моём архиве. Отпечатано это приглашение на мелованной бумаге тем допотопным типографским способом, называемом, кажется, высокой печатью (даже не офсетной), в две краски. На малиновой обложке врезка белого цвета, на которой синее фото главного здания МГУ. На развороте пропечатано тоже синим:

«Студенту I курса ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени Государственного университета имени М.В. Ломоносова. 2 сентября 1974 г.»

Далее идёт длинный текст поздравлений и напутственных слов. И вот окончание:

«Приглашаем Вас 2 сентября 1974 г. в 18 часов в Актовый зал университета на праздник встречи студентов-первокурсников с учёными, профессорско-преподавательским и руководящим составом Московского университета.

Ректор МГУ – член-корр. АН СССР Р. Хохлов

Секретарь парткома МГУ В. Протопопов

Председатель профкома МГУ В. Кузищин

Секретарь комитета ВЛКСМ МГУ В. Калмык».

Мелким шрифтом был указан тираж этого приглашения, который впечатлял – 5000 экз. И это только количество студентов-первокурсников. А сколько же народу одновременно и обучалось и работало в университете?! Да это же целый город – наша студенческая республика!

Пойти в «святилище» – высотное здание на Ленинских горах, кто откажется от такого счастья? Зоя не стала меня ждать, там у неё должна была состояться встреча с Сергеем, который вернулся недавно из стройотряда. А мне пришлось отправляться в одиночестве. На мне был мой «парадно-выходной» наряд: кружевная нейлоновая блузка и брючный, только что купленный, с иголочки, костюм. Туфли я надела белые, сохранившиеся ещё со школьного выпускного вечера. Они выглядели прилично и были почти как новые, потому что я не могла их часто носить, поскольку они очень неудобные. Мы с мамой их купили совсем новыми в Калаче в комиссионном магазине к школьному выпускному балу. Это были кожаные венгерские туфли, внешне аккуратные, но простенькие и без какой-либо бижутерии. Отвалили мы за них большую часть маминой месячной зарплаты скромной работницы птицекомбината – сорок рублей. После выпускного вечера я поняла, что носить такую обувь невозможно: неудобный подъём, грубая кожа, скользкая подошва материализовались в мои разбитые и растёртые в кровь ноги. И туфли были бережно завёрнуты в обёрточную мягкую бумагу, спрятаны в коробку и отложены до следующего подходящего случая. И этот случай наступил второго сентября 1974 года, когда мне вручили приглашение на встречу первокурсников всего Московского университета. Ради такого торжества можно было и потерпеть. Я старалась не обращать внимания на растёртые в кровь пятки и набитые мозоли на пальцах. Ведь было столько интересного вокруг и более значимого: это – и торжественное настроение, витавшее, казалось, не только в актовом зале и «высотке», а и на всех Ленгорах; это – улыбчивые и приветливые лица преподавателей, каждый из которых был не ниже профессора, и имел громкое имя в своих научных кругах на мировом уровне. Это же не рядовой пед или политех – институты, которые есть почти в каждом областном городе. Это «прекрасный в любую пору» Московский университет имени Ломоносова!

Туфельки всё же меня подводят в самом неподходящем месте. Когда нас всех пригласили в огромный зал для заседаний, я заспешила. На скользком, натёртом до сияния паркете, каблучок срикошетил, и я едва не упала. Но какой-то молодой человек вовремя подхватил меня под руку и сказал:

– Осторожно! Ещё только поступила, а уже падаешь! В начале пути...

Фраза не самая удачная, но была она сказана по-доброму и сочувственно. Я даже не обратила внимания на моего радетеля, только решила, что он уже не студент. Никто не знает точно, на кого следует обращать внимание, кого можно и не заметить из встречаемых нами в жизни людей. Только, когда по прошествии многих лет, всплывают в памяти конкретные эпизоды, начинаешь видеть их некоторую символичность и значимость. Этот человек, поддержав тогда мой локоть, чтобы я не растянулась на сияющем паркете, подарил мне целую горсть добра. Это если доброту человеческую попытаться измерять в каких-либо физических единицах.

Но как же можно душевное качество овеществлять какой-либо мерой? Наверное, также невозможно и нашу молодость, или зрелость, или старость разложить на некоем спектре: эта полосочка – радость, эта – солнечный настрой, эта – лучистые глаза, а эта – горе... Но если бы меня попросили этот спектр моей юности изобразить на бумаге, я бы нарисовала радугу, а в ней, как известно, самый «грустный» цвет – фиолетовый. Не чёрный! Так же все мои неприятности и «падения» того времени чёрного оттенка не имели.

Перед нами выступали преподаватели – известные учёные с мировыми именами. Желали нам запастись терпением на долгие годы обучения в столичном вузе, и, как водится, говорили много напутственных речей. От счастья, торжества и праздничного настроения, от духоты переполненного зала, от роскоши сталинского стиля в интерьере «высотки»: белые, отделанные мрамором панели, ковровые «кремлёвские» дорожки, мягкие удобные кресла, люстры в позолоте – кружилась голова. Нет, этого всего было слишком много – за всю свою девятнадцатилетнюю жизнь мне не приходилось иметь столько счастливых эмоций. Я не запомнила ни одного сказанного слова, но зато на всю жизнь впитала в себя всю необычность той атмосферы. И после, когда у меня в жизни назревали какие-то изменения, мне снился университет, «высотка» на Ленгорах и этот роскошный зал.