Я слишком отвлеклась от повествовательной темы моей жизни перед поступлением в МГУ. Так что теперь вернусь на тот трамплин, с которого я слетела прямо к подножию памятника Михайле Ломоносову во двор журфака.
Не было больше и желания погрязать в этой рутине, тонуть в болоте, которое засасывало. Совхоз, именуемый просто – ВДВС № 3, жил своей жизнью, по своим неписаным законам, которые с моими понятиями о светлом будущем не совпадали никак.
Два отделения было в совхозе: центральное и первое со странным названием Хондулай. Там находилась молочно-товарная ферма – МТФ на берегу «коровьего» пруда, магазинчик, несколько частных домов. Когда-то с этого места зачинали виноградарский совхоз в голой степи. Моя тётушка–трактористка, награждённая медалью за доблестный труд, после освоения целины в Чечено-Ингушетии переехала с семьёй в это место. Кто первым дал посёлку такое головоломное прозвище-название – Хондулай, я не знаю. Такого слова я не нашла ни в одном словаре, из имеющихся у меня дома. Слово – народное. Как и сам народ, оно не поддаётся никаким обстоятельствам, не утихает и не смиряется, его нельзя «причесать», или отредактировать. Оно неуправляемо!
В последствии построили центральную усадьбу, куда переселились почти все «зачинатели». У совхоза появилось длинное безвкусное название – Волгодонской виноградарский совхоз № 3, сокращённо – ВДВС № 3. А были ещё по пути из Ростова и ВДВС № 1 и ВДВС № 2. Кажется, такие похожие и скучные названия программировали такую же скучную, вылинявшую на степном жарком солнце, жизнь в этих населённых пунктах – точках на карте районного масштаба.
Но среди уныния и скуки, казённости и некой архитектурной казарменности вдруг пробивался непонятный, а потому и таящий в себе надежду на солнечный луч, возглас: «Хондулай!» Какие-то партийные романтики пробовали всем трём совхозам поменять имена: Солнцегорск, Синегорск, Зеленогорск... Но Хондулай, словно в насмешку над этим искусственным романтизмом, будто презирая всякий порядок и чёткость правил, западал в память навечно: как колокольный набат – «Хон-н-н», как порыв ветра – «-ду-у-у», как пьяный кореец – «-Лай». И лай собак, и всхрап лошади, и свист полынного былья в пустынной степи...
И проходили годы, никто не вспоминает уже того партийного романтика с его синтетическими, красивыми названиями. А Хондулай остался, и словно целебную мантру памяти, я повторяю и повторяю это звучное, непонятное и загадочное слово: «Хон-ду-лай».
(Некоторые не поняли, почему это я тут корейца вспомнила. Всё просто: тогда в совхозе корейцы брали огромные площади земли и выращивали лук. Несколько семей образовывали маленький свой колхоз, и жили очень зажиточно и в большом достатке. И это ещё в Советском Союзе. Трудились потому что – от зари до зари.)
Мои родственники жили на центральной усадьбе. Дома барачного – «казарменного» – типа, но вполне добротные, образовывали несколько улиц, которые прямо перпендикулярно отходили от главной «авеню» по обе стороны. Если что и было привлекательного в этих строениях, то это чистенькие оконца с тюлевыми занавесками, а под чистенькими оконцами, отражающими солнце, чаще встречались цветистые палисадники, чем грязные утиные корыта. А у кого – так и розы плетистые обвивали штакетины заборчиков. И в этом была своя прелесть и своя красота затерянного в степях, полях и виноградниках сельского поселения. Самое большее – около тысячи жителей, а на деле, может и того меньше.
Хотя все улицы были заасфальтированы, грязи хватало. Ведь техника ездила по полям, возила насыпом в кузове навоз, удобрения, опилки, солому... Во время дождя огромные куски почвы с угодий тянулись за колёсами, и без резиновых сапог в совхозе делать было нечего.
А в это время столичные барышни щеголяли в сапогах-чулках из разнеможно блестящего, какого-то чудесного «матерьяла». Таких сапог достать в совхозе было невозможно. Только Вовка Ерофеев, моряк дальнего плавания, служивший в Торговом Флоте, и мог привезти подобное чудо мировой моды своей сестре, бывшей на выданье. Да ещё... невесте, которую ему присматривала его мамаша, почтенная и уважаемая всеми, заведующая сельмагом Ерофеиха.
Вовка был крепким парнем, старше меня чуть ли не на десяток лет. Ему требовалось жениться и обзаводиться семьёй. Он купил «жигули», перекатал на них всех совхозных невест. Наверное, ему мать все уши прожужжала о моей скромности и разумности, прежде чем он решил посетить «ласточкино гнездо». И я, как девушка вполне серьёзная, предложила ему записаться в читатели библиотеки и протянула книгу, которую сама к тому времени только что прочла, можно сказать, оторвала от сердца самое сокровенное и дорогое. Это был джеклондоновский «Мартин Иден». Наверное, про себя усмехнувшись, но на деле рассыпавшись в благодарностях, Вовка забрал предложенное ему чтение, и с тех пор я его больше не видела до самого конца затяжного моряцкого отпуска. Книжку через полгода вернула в библиотеку его мать. «Завидный» жених испарился, так и не найдя своей половинки в нашем совхозе.
Хотели меня выдать замуж и за мелиоратора, молодого специалиста Серёжу Чухлебова. Но дело в самом начале не имело перспективы, поскольку другая девушка, боевая и решительная продавщица с Хондулая «отбила» его у меня. Серёга удивил тем, что в холодный ноябрьский вечер, когда я закрывала свою «отеку» на все засовы и навешивала контрольный замок, принёс букет белых хризантем. Это было настоящим чудом, поскольку в степном совхозе столь поздним цветам неоткуда просто взяться. Как потом мне рассказала моя тётушка, дружившая с его матерью Анной, что «Серёга оборвал все Анькины цветы в горшках, какие у неё росли в хате». Он ещё только собирался ухаживать за мной. Но продавщица Валька узнала об этом поступке, очевидно, из жалобных причитаний матери Сергея, и пресекла все его планы на мой счёт в самом зародыше.
В голове я совсем не держала выходить замуж за совхозных ребят. Да и не считала это своевременным. Главнее всего и святее всего была моя небесная птица, мой журавль, летящий в поднебесье, который так просто в руки не давался. А вся «лирика» только отвлекала и делала неисполнимой мою главную мечту.
Но всё же и на старуху бывает проруха. Отслужив свой срок в Армии, вернулись два брата-близнеца Карасёвых домой. Их младшая сестра Ниночка, «спортсменка, комсомолка, активистка», танцовщица и просто милое и доброе создание, часто заходила ко мне в библиотеку. Она и привела братьев в «ласточкино гнездо». Ребята были прекрасные: крепкие, симпатичные, скромные, и что не часто случалось среди совхозной молодёжи – умные. И моё сердце заколотило во все колокола небесной лазури. И хотя братьев невозможно было отличить друг от друга, я своего «друга Кольку» узнала сразу. И никогда с его братом Виктором не путала. Наверное, это работала моя интуиция, может, сердце подсказывало...
Но с Колей Карасёвым у нас ничего не случилось. Слишком долго я ждала от него, хотя бы намёка на совместное будущее, а потом, когда он решился, я уже вышла замуж. Мне моя родная тётя рассказывала, что он свою дочку назвал тоже Катей. Как бы ни была я влюблена в своего мужа, но это известие было приятным для меня. А после того, как и моё «счастливое замужество» растаяло как Кармадонский ледник, я всё чаще и чаще вспоминала своего «друга Кольку». Теперь скажу, что мы с ним поквитались. Когда-то он опоздал, и только утешился именем своей дочери. Теперь же приходится мне утешаться именем моего внука, рождённого на Николу-зимнего и названного также и в честь моего друга юности – Николаем.
В тихом своём убежище, с непонятным и нелепейшим прозвищем Хондулай, я зализала все раны, полученные «за бортом» той «большой жизни», о которой так мечталось, но которой сразу после школы, как я планировала, не случилось. Я успокоила и смирила уязвлённое самолюбие, всё же имевшееся у меня от провала на вступительных экзаменах в столь престижный вуз.
Душа просила перемен. Тогда было время пятилеток: страна жила от одного партийного съезда до другого. Я не помню, какая была по счёту пятилетка в те дни. Себе я наметила план на «двухлетку», и он был исчерпан. И чтобы эти два года не пошли прахом, следовало стать студенткой Московского университета.
Гамлетовский вопрос имел один-единственный ответ: «Ту би! – Быть!»
Свободное копирование
