Ленинград встретил нас сурово: почти в каждом квартале были разрушенные дома, окна сохранившихся домов были заклеены крест-накрест бумажными полосами, Люди на улицах, озабоченные и усталые, все куда-то спешили. Вместо красивой одежды, которую я помнил с довоенных лет, очень многие были одеты в ватники. И на многих улицах люди по привычке старались идти, в основном, по одной стороне, избегая идти по той стороне, где на стенах было написано: «Граждане! Во время обстрела эта сторона наиболее опасна». Я смотрел на эти надписи и представлял себе, как страшно было в городе, когда вдруг начинала завывать сирена и в репродукторах, висящих на всех улицах, раздавался голос, возвещавший о тревоге.
Итак, я снова был дома. Первые недели две мне все время мерещилась бабушка. Ощущение ее присутствия усиливалось, когда все уходили из дому и я оставался один. Ведь я привык к тому, что в этой квартире она всегда была около меня. А теперь у меня было такое чувство, что она здесь, в соседней комнате, и я не слышу ее громкого голоса только потому, что ей просто не с кем сейчас разговаривать, и что я могу увидеть ее, если открою дверь очень быстро, чтобы бабушка не успела исчезнуть. Я, конечно, понимал, что мне все это только кажется, но я ничего не мог с собой поделать и часто, не удержавшись, я тихонько подкрадывался к двери и резким рывком открывал ее…
Наступил май, и вскоре вся страна праздновала Великую Победу. Я не описываю эти дни потому, что они уже многократно описаны в различных литературных произведениях и, наверно, во многих из них лучше, чем это было бы по силам мне.
Летом я посещал так называемую «площадку» – так именовалось учреждение, представлявшее собой как бы дневной интернат: ребята приходили туда утром, а вечером родители забирали их. Мои товарищи по группе были чуть старше меня; это была не очень приятная публика, и особых воспоминаний они у меня не оставили.
Свободное копирование
