В Молотове, живя в большом общежитии, все ребята (в том числе, и я) неизбежно много общались со взрослыми. Думаю, что это общение ускоряло процесс нашего взросления. В частности, наша мальчишеская компания присутствовала и на всех собраниях взрослых. Нам это казалось интересным, а актовый зал имел четыре входа с разных сторон; двери были никудышные, без замков, а контролировать вход сразу во всех дверях было некому, и на наши посещения махнули рукой. Одно из этих собраний оставило у меня на всю жизнь омерзительнейшие воспоминания.
Это случилось совсем незадолго до возвращения института из эвакуации в Ленинград . Собрание происходило в ноябре 1944 года и было посвящено награждению института орденом Красного Знамени.
Наша компания пристроилась на скамеечке у стенки недалеко от стола президиума. Председательствующий сообщил, что на собрании у нас в гостях присутствуют члены райкома, и показал рукой на нескольких молодых мужчин, сидевших рядом с ним.
Папа, опоздавший на несколько минут, тихонечко вошел и присел на свободное место. Говорили об организации учебного процесса и о делах на фронте, а потом один из гостей вышел к трибуне и сказал:
– Товарищи, наша армия побеждает, но мы ускорим ее победу, если в нее вольются свежие силы. Я приглашаю вас записаться в добровольцы, не дожидаясь, пока военкоматы призовут нас. Вот лист. Мы,– и он протянул руку в сторону других членов райкома,– запишемся первыми, и я предлагаю желающим записаться вместе с нами.
Он и пятеро других членов райкома записались и положили лист на стол. В зале наступила тишина. Сегодня я понимаю этих людей, сидевших в зале. Красная Амия, нанося сокрушительные удары фашистам, в это время уже стремительно наступала, и полное освобождение советской земли от врага теперь было не за горами. Раньше, когда говорили, что Родина в опасности, любой из них по первому зову готов был идти в бой. Но сейчас, когда в позапрошлом году уже состоялся первый за время войны выпуск студентов института, а в марте 1944 года – второй, эти студенты – без пяти минут инженеры – думали, что они со своими знаниями вот-вот понадобятся стране, и напрягали все свои силы, чтоб эти знания были бы возможно более глубокими. Но спокойно сидеть на удобном стуле, когда на твоих глазах люди идут на фронт и призывают последовать за ними, – было не очень-то уютно. И вот, в разных концах зала стали подниматься студенты. Они проходили к столу президиума и записывались.
Собрание закончилось. Мой отец подошел к председательствующему и спросил:
– Кто эти люди?
– Не надо опаздывать,– ответили ему жестко, – я же говорил, что это члены райкома, наш золотой фонд! Жалко будет расстаться с ними, но в армии такие, как они, просто необходимы.
Папа с минуту постоял неподвижно, потом молча повернулся и вышел из зала. Вечером он был очень мрачен и на расспросы мамы, что случилось, коротко бросил:
– Расскажу потом.
Вскоре после ужина меня уложили спать, и, думая, что я уже заснул, папа шепотом стал рассказывать маме. Но я еще не спал, слух у меня в то время был очень тонкий. И вот, что я услышал:
– Три недели назад я был на Мотовилихе, на заводе. Я пришел чуть раньше, чем было назначено, и, когда я вошел в цех, там было собрание. За столом президиума сидели и эти же шестеро. Они тоже сначала призывали, а потом возглавили лист с записью добровольцев. Я сегодня увидел их и узнал: те же физиономии.
– Так они еще не успели отбыть в армию?– спросила мама.
– Нет, те, кто записался вместе с ними, уже воюют. А эти сегодня уже агитировали на собрании у нас. Легко понять, как это делается. Лист с записавшимися передают в военкомат, но предварительно от него отрезают первый кусочек с шестью фамилиями этих райкомовцев. Записавшиеся уходят на фронт, а этот так называемый «золотой фонд» через недельку – другую едет на следующее предприятие, и там повторяется тот же сценарий. Мерзавцы!
– Надеюсь, ты никому не рассказал? – последовал вопрос.
– У меня есть семья, – ответил папа и выключил свет.
Лишь лет через пятнадцать до меня дошло, что подразумевалось под папиным ответом, который в тот момент показался мне сказанным совершенно не к месту. Но я тогда понял, что об услышанном нельзя по каким-то неведомым мне причинам рассказывать никому. И хорошо, что я это понял, потому что в противном случае я бы сейчас писал воспоминания о совсем другой жизни. Или уже не писал бы их вообще.
Вскоре пришел приказ о возвращении института из эвакуации в Ленинград. С городом Молотовым расставаться было немножко жалко – привык все-таки – но вернуться в родной город очень нетерпелось.
Свободное копирование
