Вскоре большая аудитория, в которой мы жили, понадобилась институту для учебного процесса, который к тому времени уже налаживался настолько, что зимой 1943 года институту удалось осуществить первый за военное время выпуск молодых инженеров, а в 1944 году планировался следующий выпуск. Нас переселили в комнату нормальных размеров. Баба Лида к этому времени уже подыскала жилье где-то неподалеку: она решила снова жить отдельно, чтобы организовать себе зубоврачебную практику.
Но большая комната свою роль уже сыграла: на базе самоката Геры и нашей жилплощади мальчишеская компания сплотилась достаточно прочно, и теперь мы вчетвером старались проводить вместе все время. Может быть, из-за этого я приходил в гости к бабе Лиде нечасто. Позже я испытывал угрызения совести за свою черствость, потому что во второй половине лета баба Лида неожиданно заболела, и через несколько дней ее не стало.
С жизнью в Молотове в моем детстве, вероятно, начиналась новая фаза. Предыдущую фазу можно назвать, пожалуй, эмоциональной. А наступавшая новая фаза была, скорее, рациональной. Я оказался в мальчишеском обществе и познавал навыки общения в этом обществе. Разум жадно схватывал и переваривал информацию, стараясь наверстать упущенное раньше.
Моему ускоренному развитию содействовало и общение с отцом. Теперь у него стало капельку больше свободного времени, чем было в Заводоуковске. К тому же, чем старше я становился, тем более близкий характер приобретали наши с ним отношения.
К тому времени последствия полимиелита прошли полностью, и я уже нормально и ходил, и бегал. В довольно редкие дни, когда папа бывал свободен, он «вытаскивал» меня из нашей дружной мальчишеской компании, и мы отправлялись в длинные пешие прогулки по городу (и изредка за его пределы). По дороге папа всегда мне рассказывал что-нибудь интересное, чаще всего, из области физики или техники.
Как-то раз мы остановились на улице около грузовика, который стоял с открытым капотом (водитель, вероятно, отправился за чем-то, необходимым для ремонта, и доверчиво оставил автомобиль открытым). Мы ходили вокруг грузовика, и папа, как на учебном макете, объяснял мне устройство автомобиля. Мне было интересно, папа увлекся объяснениями, и спохватился тогда, когда уже надо было срочно возвращаться домой. Чтобы успеть, мы решили подъехать на трамвае. Появился трамвай. Мы еще не успели подойти к остановке, и пришлось немного пробежаться.
Сев в трамвай и отдышавшись, папа стал мне рассказывать, как однажды в блокадном Ленинграде он тоже бежал к трамваю. Ему надо было попасть на один оборонный завод, и он торопился. Но к этому времени он уже сильно ослабел от голода и поэтому до остановки добежать не смог. Трамвай ушел без него. Трамваи тогда ходили уже очень редко, поэтому ждать следующего он не стал и пошел пешком. Вскоре он догнал свой трамвай: артиллерийский снаряд при прямом попадании разбил его.
Я слушал и думал о том, как судьба заботлива ко мне. Папа опоздал на трамвай, в который через несколько минут попал снаряд. А за полтора года до этого,– вспомнил я,– был разбомблен эшелон интерната Дома Ученых, куда я тоже тогда опоздал. Я вспоминал и другие ситуации, в которых мне тоже везло, и пришел к выводу, что я – существо особенное, судьбой охраняемое. Через полчаса я был наказан за эти наглые мысли: приехав домой, мы узнали, что в наше отсутствие мама, возвращаясь из магазина, оступилась и, упав, сломала ногу.
Весь следующий месяц мама ходила на костылях, а я в своих последующих мыслях о превратностях судьбы, с тех пор был всегда очень осторожен.
Свободное копирование
