Мы с сестрой одни в деревне

3.3 Мы с сестрой одни в деревне. 1945-1946 годы.

 У детей не может быть ни

 твёрдого характера, ни силы воли,

 если они сами не научатся

 преодолевать препятствия.

 Дейл Карнеги

 Для нас с сестрой Любой следующий, девятимесячный период жизни в деревне с осени 1945 года по май 1946 года оказался особенно трудным. Из-за нездоровья мамы по предложению её сестёр нам необходимо было переехать в город Киров, но требовались немалые деньги, чтобы приобрести жильё. Их нужно было заработать. Маме пришлось оставить нас в деревне одних, в возрасте 13 и 11 лет, на такой длительный период, да ещё в основном в зимнее время: видимо она была очень уверена во мне, тринадцатилетнем мальчишке, считала, что я справлюсь со всем, и в конечном счёте я не подвёл её. Наверняка она надеялась на помощь при необходимости своенравной бабушки Катерины, матери отца, жившей в нашей же деревне. Но этого не произошло: она не только не взяла нас к себе, но, насколько я помню, и посетила нас от силы несколько раз, мы также редко посещали её. Мама за это время ни разу не приезжала к нам. Она же занималась очень важным делом: нужно было срочно заработать деньги и немалые, чтобы купить комнату для нашей семьи. И ей удалось невозможное: за 9 месяцев, отказывая себе во всём, она заработала необходимую сумму.

 С самого начала нашей самостоятельной жизни в деревне мы естественно встретились с большими трудностями. Нужно было самостоятельно доставать и готовить еду, ухаживать за домом, топить большую русскую печь и маленькую печку-голландку, стирать и ремонтировать одежду, приносить воду, заготавливать дрова. При этом сестра ходила на учёбу в начальную школу в самой деревне, а я должен был ежедневно ходить в неполную среднюю школу в Клеванцово за 4 километра от дома. Несмотря на отсутствие контроля со стороны взрослых, учились мы отлично и закончили год с похвальными грамотами. Не помню, чтобы мы предавались унынию, были дружны, никогда не ругались, сестра держалась молодцом, признавала и никогда не оспаривала мою руководящую роль, а я соответственно чувствовал ответственность за нас обоих. Нужно сказать, что Люба и тогда, и на протяжении всей жизни отличалась ровным, спокойным, неконфликтным и в то же время достаточно твёрдым характером, была деятельной и трудолюбивой. Питались мы, конечно, кое-как, часто жили впроголодь. Когда варили суп, и он был с мясом, то почему-то больше походил на холодец. Основная еда - картошка. Временами покупали молоко, и особенно вкусным казалось молоко с черникой.

 Главная проблема, с которой мы столкнулись, было нехватка дров, вернее поленьев для топки печки. Готовых поленьев оказалось очень мало, и они удивительно быстро кончились, в наличии были сырые брёвна, которые сначала нужно было распилить, затем расколоть на поленья. Но это нужно было делать загодя, за несколько месяцев до их использования, чтобы поленья успели за лето просохнуть в поленницах. Нам никто во время не подсказал это, а мы спохватились, когда наступила дождливая пора, а затем и зима. Нам пришлось пилить и колоть дрова каждый день на один следующий день, иногда этим мы занимались, когда начинало уже темнеть. Однажды, когда я сильно устал колоть, Люба взяла топор или колун и попыталась помочь мне. Она промахнулась и сильно разрубила себе мягкие ткани ноги ниже колена. С помощью взрослых удалось остановить кровь, обработать и замотать рану, и в память об этом на ноге Любы остался заметный рубец. Сырые поленья никак не разгорались в печке, несмотря на то, что мы неоднократно плескали в печку керосин. Пламя охватывало сложенные в печке дрова, выбрасывалось из неё наружу, поленья слегка обгорали, а затем гасли с противным шипением. После двухдневных безуспешных попыток мы поняли, что так дело не пойдёт, и дело может закончиться пожаром. Стали готовить поленья на день раньше, и после протопки печки сразу же закладывать новую порцию дров в горячую печку. За ночь поленья высыхали, и печь на следующий день растапливалась значительно легче.

 Однако возникла новая проблема: основное тепло печи уходило на сушку дров, печь быстро остывала, не согревала дом, и в нём было очень холодно. Возможно, также плохо были уплотнены двери и окна. В холодные ночи температура в доме опускалась ниже нуля градусов, потолок покрывался инеем, а вода для питья в кадке покрывалась слоем льда. Мало помогала и растопка голландки до красного каления вытяжной трубы, правда иней на потолке быстро таял, образовавшаяся вода струилась по потолку, отмывая его, и затем ручьями стекала на пол. На следующую ночь всё повторялось. Приходилось спать в одежде и под тёплым одеялом. Вечером мы ходили в соседние дома к родственникам и знакомым, чтобы согреться, а иногда и чтобы поесть. А есть нам хотелось всегда. На ночлег мы всегда возвращались домой. Вспоминается ещё один драматический случай: однажды Люба по лесенке стала слезать с лежанки печи, поскользнулась и упала через открытый почему-то люк погреба на его дно. К счастью, хотя она пролетела метра три, она осталась жива и даже не получила каких-либо существенных повреждений. Теперь мне непонятно, почему мы не обращались к жителям деревни с просьбой помочь с дровами, пытаясь самостоятельно решить свои проблемы, неужели мы были такими гордыми? В основном нам оказывала помощь словом и делом наша родственница - моя двоюродная сестра, очень душевный, добрый человек Наташа Балабанова, но у неё были свои проблемы: с фронта вернулся очень больной муж, который выглядел доходягой, не мог самостоятельно ходить, однако постепенно она выходила его.

 В тот период произошёл разрыв дружественных отношений между СССР и Югославией, и по радио передавали информацию о недовольстве населения этой страны политикой руководителей и их отрыве от народа. В частности, говорилось о том, что в то время, когда рабочие голодают и не могут свести концы с концами, руководители жируют и едят белый хлеб с маслом. И мне подумалось: «неужели и я когда-нибудь буду есть белый хлеб с маслом?» Это казалось мне тогда недостижимым.

 Однажды при возвращении из школы домой меня встретила испуганная Люба и сказала, что чуть не случилась беда. Когда она стала, как обычно, перед моим приходом растапливать печь, плеснула керосин на дрова, и они загорелись, в это время на шесток печи посыпались кирпичи, что означало разрушение стояка печки и неминуемый пожар. «И что ты сделала?»- спросил я. «А я схватила ведро воды, выплеснула его в печку, и всё погасло». «Какой же ты молодец у меня, сестричка!» Стояк восстановил наш сосед Василий Кузьмич. Судьба, видимо, смилостивилась над нами, и мы не сгорели, не угорели, не замёрзли и выжили. Видимо, нас что-то спасало в нашей отчаянной борьбе за выживание.

 Получается, что деревенская жизнь закаляет характер, вырабатывает более высокую приспособляемость к сложным природным и жизненным обстоятельствам. Не случайно деревенским мальчишкам легче служится в армии, и я не удивился тому, что из 11 маршалов Советского Союза, командующих фронтами в войну, 10 были в детстве деревенскими жителями и лишь один городским. Кроме того, суровая деревенская жизнь в условиях скудных ресурсов, когда приходится рассчитывать только на себя, не ожидая чьей-либо помощи, при отсутствии соблазнов вырабатывает, как мне кажется, скромность потребностей, бережливость в расходовании имеющихся ресурсов. К сожалению, это часто ошибочно воспринимается, как скупость.

 По истечении 9 месяцев я получил от матери письмо с припиской на конверте: «Читай со вниманием». В нём она извещает, что необходимые деньги она заработала, приобрела комнату площадью 20 квадратных метров в коммунальной квартире недалеко от центра, и она приезжает, чтобы продать дом и забрать нас с Любой в Киров. Для нас это был новый стресс, так как мы не были готовы уезжать из деревни, боялись жизни в городе. Мы даже пытались возражать, заявляя, что тятя не одобрил бы такое решение, как продажа такого большого родного и красивого дома. Однако от нас уже ничего не зависело. Дом был продан в рассрочку с разборкой и его вывозом в деревню Полоски. Деньги за дом мы, кажется, получили лишь частично и то через суд. Спустя много лет при посещении родных мест мы с братом Геннадием специально заехали в Полоски и посетили родной дом. Он нам не показался уже таким же большим, красивым и нарядным, как прежде.

 В Киров мы ехали без происшествий следующим путём: на подводе от деревни через районный центр Островское до города Галич, на железнодорожном вокзале которого нам пришлось проторчать в течение многих часов из-за отсутствия билетов. Мы с Любой бдительно стерегли наш нехитрый скарб, в то время как наша мама пыталась достать билеты. На вокзале ощущалась какая-то напряжённость от большого количества людей, шума и гама, непривычных для нас, деревенских детей. Эта напряжённость невольно передавалась нам, вызывая ощущение неуверенности, боязни и ожидания каких-то неприятностей. Мама проявила недюжинные организаторские способности, и нам удалось в тот же день сесть в поезд, проходящий через Киров. Далее мы без проблем доехали до Кирова. От вокзала до дома, находящегося километрах в трёх от вокзала, домашние пожитки вёз на тачке грузчик. Странное дело. В течение многих лет один-два раза в год мне снился с разными вариациями один и тот же сон: как будто я нахожусь на платформе какого-то вокзала, где находится много куда-то спешащих людей, я тоже куда-то торопливо иду, но не нахожу нужный поезд или опаздываю на него, испытываю сильное волнение и просыпаюсь, ощущая учащённое сердцебиение. Видимо, в подсознании закрепился тот сильный дискомфорт, который я тогда испытывал, и мозг время от времени доставал его оттуда.