В начале июня с Юрой стало твориться что-то странное. Чувствовалась какая-то душевная мука. Он ждал свидания с матерью, которая должна была поехать в командировку. Она работала бухгалтером-ревизором на каком-то предприятии, имевшем филиалы в Сибири. Собиралась отклониться от своего маршрута и повидать сына. Разрешения на свидание у нее не было.
Благодаря цензуре все наши «вдохи» и «выдохи» были известны начальству. Третий отдел (он, кажется, при всех правительствах третий) стал вызывать Юру, настаивая, чтобы он стал осведомителем, и грозя не дать свидания с матерью. Юра скрывал от всех свою беду, так как каждый раз подписывал бумагу, что за разглашение получит дополнительный срок. Наконец, он не выдержал и признался Соне Спасской. Та взяла его крепко за плечи и сказала властно и спокойно: «Вы выпрямитесь, перестанете бояться, будете так прямо смотреть в глаза и скажете, что никогда никаким осведомителем не станете, чего бы вам это ни стоило».
Юра так и сделал, и от него отстали. Мне рассказывали, что после свидания с матерью Юра, весь светящийся, подошел к сидевшей за столом Соне Спасской и, к удивлению старушек, крепко и нежно ее поцеловал. С тех пор они стали не только собеседниками, но и друзьями.
У меня шел последний месяц перед освобождением: 4 июля кончался мой пятилетний срок. Правда, я ушла только 16-го, задержанная на две недели.
Июньские стихи печальные, полные раздумий.
Нет, мы не те, не те, не те,
Такими ли мы были прежде!
А все взываем вверх к мечте
Навстречу подлинной надежде,
А все доверчиво вторим
Чуть слышному благому звуку,
Пред избавлением своим
Прощая миру нашу муку.
О, как безропотна душа!
Живет и любит, и страдает.
В своей темнице хороша
И знает Бога и не знает.
2 июня 1946 г.
Молюсь и верю, как умею, но никого так не люблю,
Как легкую мою Психею — простую душеньку мою.
Когда чужда земной тревоги она летит нивесть куда,
С живым свидетельством о Боге не расставаясь никогда.
2 апреля 1946 г.
А я боялся как напасти
Возникновенья этой страсти.
И не моя вина, поверь,
Что кончилась борьба теперь.
Я мог бороться с злым началом —
В тебе блеск не того огня.
Твое сиянье означало
Свет новой эры для меня.
6 июня 1946 г.
О себе:
От сна очнется на мгновенье,
С улыбкой вспомнит, что влюблен
И вновь, хранимый Провиденьем,
В глубокий погрузится сон.
***
Не пророк в своей отчизне, уничтожен, умерщвлен
По какой-то новой жизни все еще томится он.
***
Это мне стеречь пустое небо
С гноища презренных этих мест.
Без надежд и без хулы на небо
Крест неся, как добровольный крест.
19 июня 1946 г.
РАЗЛУКА
Пойми, я сам еще не знаю,
Что я с тобой навек теряю.
Какая не пустая связь
Меж нами вот — оборвалась.
Какой магический магнит
Уже нас вместе не пронзит.
Все впереди. Вся боль разлуки,
Вся пустота моих ночей.
Пустые дни, пустые руки,
И тень твоя среди теней.
Подходит неизбежный день —
Мне остается только тень.
20 июня 1946 г,
У любви своя археология.
Торс ее как воссоздам? Вопрос!
Перебитые так грубо ноги я,
Два крыла и кисти рук и нос!
Линии ее пытливо щупаю
И какой ни назову ее —
Строгой, робкой, хрупкой, дерзкой, глупою —
Как воображение мое.
Жалостливая, бесчеловечная,
Беззащитна и чиста, горда.
И обезображенная — вечная.
И слепая — видит свет всегда.
24 июня 1946 г
Любить — так на высоких нотах,
Так гибель каркая себе,
Не соблазняясь на длиннотах,
Ничем не жертвуя судьбе.
Без сожаленья, без заботы,
Любить — так очертя главу —
Пускай жизнь после сводит счеты
И мир предстанет наяву.
28 июня 1946 г.
Не скоро потухает разум.
Не скоро истлевает прах.
И задохнуся я не сразу —
Но люди выдумали страх.
28 июня 1946 г.
В июле Юра был занят переписыванием стихов в крошечную книжечку. Почерк у него был бисерный, на страничку помещалось стихотворение. Книжечку я должна была вывезти из лагеря.
Когда закончился срок, я жила две недели в деревне, продолжая работать в больнице. Каждый вечер после работы Юра провожал меня до вахты.
13-м июля помечены три горестных стихотворения:
Круг родных и близких уже, уже,
Не поправить и не изменить.
Разве я просил, что б было хуже,
Путеводную теряя нить?
Старость наша — тоже сиротинство —
Никому нет дела до сирот.
Это метит Бог своих любимцев
И дорожный посох подает.
От людей не скрыть мое уродство —
Слеп один Господь на вышине:
Сиротинство, горькое сиротство
Только лишь и разглядел во мне.
В ней различаю я черты
Той заповедной простоты,
Какая и была и есть
Для всех в аду благая весть.
При ней я вижу наяву,
Зачем я здесь в аду живу.
Все то, чего другой народ
Еще не скоро разберет.
Мелькают дни или стоят —
Все тот же ад, все тот же смрад.
И если эта жизнь течет —
Как знать, назад или вперед?
Встречаемся мы или нет —
Ее щадит мой черный бред.
И слово трудное «люблю»
Из уст ее не тороплю.
Свободное копирование
