Школьные забавы

 Школьные забавы

На фотографии: Отличники 3 класса Б: в первом ряду – С.Бердяев, Я.Гринберг, Н.Ольховикова,во втором ряду – Е.Мясин, С.Лисицин, В.Поляков, В.Щеглов

Однажды меня чуть не выгнали из школы. - Вы знаете, что Ваш Женя снабжает ребят порохом? – с этими словами ЕНК обратилась к моей матери, отозвав ее в сторонку перед очередным родительским собранием. Поясню, Балтийск был местом упорных боев, а потом долго не заселялся, поэтому повсюду в течение многих лет можно было находить остатки боеприпасов. Патроны – немецкие, итальянские, советские мы находили в остатках блиндажей, окопов. Валялись как отдельные, так и целыми ящиками неразорвавшиеся снаряды, гранаты, мииы. Случалось, что кто-то подрывался на неразорвавшейся мине или при попытке разрядить боевой заряд. Нас Бог сохранил, хотя мы многое делали на грани риска. Но были и достаточно безобидные операции. Например, постучав пулей патрона о камень, мы расшатывали шейку гильзы и вынимали пулю. Затем, отсыпав часть пороха из гильзы, мы проталкивали пулю в гильзу, а отсыпанную часть пороха досыпали сверху. Далее устанавливали этот заряд, поджигали порох и отскакивали чуть вбок. Когда воспламенялся порох, находящийся внутри гильзы, раздавался выстрел. При этом пуля вылетала вперед, а гильза отлетала назад. У нас это называлось «пускать самоварчики», видимо, потому, что форма гильзы слегка напоминала самовар. Еще одна забава – это когда мы находили гильзы, отделенные от снарядов большого калибра. Особенность стрельбы такими снарядами состояла в том, что в зарядник орудия сначала загоняли снаряд, а потом досылали гильзу от него, иначе в собранном виде эти снаряды становились неподъемными. На боевых кораблях в артиллерийских башнях есть специальный механизм подачи таких неподъемных снарядов, а в полевых условиях на батареях приходилось заряжать орудия вручную. Так вот, мы устанавливали такие гильзы вертикально и поджигали сверху порох, который в отличие от пороха в патронах, представлял собой не крупицы, а тонкие длинные трубочки – соломинки. Возгоревшись, после нескольких секунд шипения порох с легким хлопком взлетал вверх, оставляя в небе десятки дымных хвостиков. Мы это назвали «салютом». У нас хватало ума не пытаться разрядить целые снаряды, поскольку понимали всю опасность такой процедуры. Однако в костер мы их кидали, тут же отбегали на безопасное расстояние и плюхались на землю, дожидаясь пока не прогремит взрыв. От взрыва вверх взлетала земля, головешки от костра, клубы дыма – это мы называли «атомной бомбой».

Еще нам нравились поджигать содержимое зарядов ракетниц. Это были похожие на бочонки лото цилиндрики. Когда их поджигали они горели разноцветным пламенем (каждая своим, естественно) – желтым, красным, зеленым. Все это добро, разумеется, кроме самих снарядов я скрытно привозил в Москву и хранил в своем тайнике. У нас дома стоял шифоньер с закрытым низом, но под нижними ящиками, если их вынуть целиком, и полом оставалось большое пространство, в котором я прятал свои схроны: патроны, порох, начинку ракет, серу, ртуть. Своё богатство я демонстрировал друзьям на Татарке, что, безусловно, упрочивало мой и без того высокий авторитет. В школе я долго не попадался, но однажды, когда я в туалете демонстрировал, как горят заряды ракетниц, туда, видимо, из-за запаха заглянула ЕНК. Ну, а дальше была разборка с родителями, команда – сдать оружие. Пришлось подчиниться. Мое «дело» удалось замять.

Половину четвертого класса нас доводила молоденькая практикантка, которую мы приняли снисходительно и по необходимости. Она, видимо, консультировалась с ЕНК, так как не пыталась разрушить установленные в классе порядок и иерархию. В результате второе полугодие мы проскочили по инерции. А вот на пятом году учебы жизнь поначалу для меня круто изменилась. В пятом классе уже шла специализация учителей по учебным предметам. По русскому языку и литературе нам досталась пожилая учительница по фамилии Берзон. Она же была назначена нашим классным руководителем. Ее считали хорошим специалистом, но душевности и теплоты ЕНК у нее явно не было. К тому же уже через пару месяцев между нами возник конфликт.

Дело было так. Мы классом в ее сопровождении отправились в Центральный детский театр. От школы (тогда это Б.Вузовский переулок, сейчас Б.Трехсвятительский) до метро Кировская (Чистые пруды) мы должны были идти пешком (минут 10). Берзон нас построила и велела идти парами, держась за руки. Для меня 12-летнего – это было бы полнейшим унижением. Я отказался от пары и шел сзади один, демонстративно засунув руки в карманы пальто. Надо сказать, что учительница тогда не стала со мной препираться, но припомнила мне неповиновение в полном объеме в последующие месяцы учебы. Если по русскому языку за диктанты и изложения я все-таки получал заслуженные отметки, то на уроках литературы больше четверки она мне принципиально не ставила. Сколько бы это продолжалось – трудно сказать, но зимой Берзон заболела - она страдала астмой. Ребята собрались ее навестить. Уж не помню, от кого исходила идея – может от родителей, может от завуча, но мы всем классом отправились к ней.

У меня не было никакого желания идти, поскольку между нами шла настоящая холодная война, но я же был председателем совета отряда, и это было моим долгом шагать впереди. Этот час в гостях был для меня настоящим мучительным испытанием. Ребята щебетали, Берзон с интересом задавала вопросы и что-то рассказывала сама. Я же весь визит просидел молча, натужно улыбался, но в беседу не вступал. Берзон также за этот час ни разу не обратилась ко мне, хотя каждому из присутствующих (а нас было человек 15-20) она умудрилась задать вопрос и что-либо пожелать. К моему счастью, это была наша последняя встреча. Болезнь вынудила Берзон оставить работу в школе. Опять же к моему счастью, далее мне несказанно везло со словесниками. В 327-й в моей жизни появилась Калерия Федоровна, в 336-й – Виктория Акимовна Эдельштейн. Но к этим замечательным преподавателям я еще обязательно вернусь.